Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

На базе у Лауры в комнате стоял электрический чайник, с запасом кофе, который девушка пополняла, во время поездок в Лондон. Шифровальный и аналитический отделы работали круглосуточно, в три смены, с одним выходным в неделю. Джованни, много раз, говорил дочери, что может сам приехать в Блетчли. В деревенских пабах сдавались комнаты внаем. Лаура качала головой:

– Во-первых, тебе тяжело ездить по железной дороге, папа.

Она садилась на ручку кресла, целуя седоватый висок:

– Во-вторых, я хочу поесть в хорошем ресторане, с тобой. Пообедать не сосисками, с бобами… – повара в Блетчли раньше служили в армейских частях. Меню в столовой было ограниченным, если не сказать больше:

– Пройтись по магазинам, театр навестить, кино… – Лаура обнимала отца:

– В общем, вспомнить столичную жизнь… – в Блетчли-парке деньги тратить было не на что. Они получали армейское содержание. Девушки считались служащими в Королевском Женском Военном Флоте. Его распустили, после войны, но сейчас, спешно, начали восстанавливать. Больше женщин в армии было некуда оформить, официально. Мундиры они, разумеется, не носили, но у Лауры появилось звание лейтенанта. Она продолжала работать в Секретной Разведывательной Службе. Адмирал Синклер болел. Ходили слухи, что он вряд ли переживет Рождество.

– Как дядя Джон… – девушка заказала чаю с булочкой. Оставалось двадцать минут до прихода поезда из Лондона. Кафе было пустым, женщина в холщовом фартуке, обслужившая Лауру, мыла посуду за перегородкой. Легкий ветер вздувал занавеску, шевелил страницами фермерского журнала на столе. Пахло выпечкой, играла музыка.

Синклер ушел в отставку. Теперь Лаура подчинялась непосредственно новому руководителю, Стюарту Мензесу. Она работала и с начальником школы шифрования, мистером Деннистоном. Лаура преподавала новым сотрудникам языки.

Она помешивала крепкий чай:

– Деннистон ездил на совещание, в конце июля, в Варшаве, с поляками и французами. Поляки передали расшифровки кодов, используемых немцами… – в шифровальном отделе работали математики, выпускники университетов. По материалам, поступавшим к ней, Лаура понимала, что, кроме немецких, итальянских и японских кодов, в Блетчли-парке, читают и корреспонденцию русских. Неделю назад, в Москве, подписали договор о ненападении между Германией и Советским Союзом. Соглашение означало, что Сталин, дождавшись вестей о близкой победе Гитлера в Польше, введет в страну войска, и получит восточные территории.

– Три недели… – Лаура, медленно, жевала булочку, – военные аналитики дают Польше три недели… – вчера, после известий о захвате поляками приграничной, немецкой, радиостанции, Мензес велел персоналу не расходиться. Совещание закончилось сегодня, ближе к восьми утра. В кабинет принесли расшифрованные радиограммы из берлинского и варшавского посольств. Войска рейха атаковали Польшу. В инцидент с радиостанцией никто не поверил. Кроме того, агенты, из Берлина сообщили о плане Гиммлера месяц назад:

– Переодетые силезские немцы, – сочно заметил Мензес, – атаковали немецкую радиостанцию. История шита белыми нитками. Гитлеру нужно хоть какое-то оправдание своим действиям… – они надеялись, что Британия и Франция поддержат Польшу, но понимали, что о прямом вмешательстве, речь не зайдет:

– Пока нужно оправдание… – повторяла девушка, – но это пока… – оказавшись в Блетчли-парке, Лаура научилась стрелять и водить машину. Она и сама не знала, зачем это делает. Ей хотелось забыть о случившемся в Японии. В донесениях из Токио, она, все равно, искала имя Наримуне. Графа назначили послом по особым поручениям в Швецию. Ходили слухи о его помолвке со старшей дочерью императора. Нарочито аккуратно, убрав радиограмму, Лаура заставила себя не думать о его темных глазах. Сын снился ей, почти каждую ночь. Мальчик лежал в ее руках, в маленькой, вязаной, белой шапочке, он сопел, прижимаясь к груди. Лаура просыпалась, глотая слезы:

– Пусть он будет счастлив. Наримуне скажет ему, что я умерла. Его другая женщина воспитает, дочь императора. Пусть будет счастлив… – она никому не сказала о ребенке, даже отцу, но призналась, что работает в секретной службе, Джованни вздохнул:

– Я в армии был, дорогая моя, в разведке, с дядей Джоном. Я понимаю, что это такое… – он поцеловал дочь куда-то в затылок:

– Ты не рискуй, милая. И побудь дома, я по тебе скучаю… – в Блетчли-парке было примерно столько же риска, сколько в монастыре:

– И жизнь у нас такая же… – Лаура, допив чай, закурила папиросу, – два года, как ничего не случалось. С тех пор, как меня Наримуне в санаторий отвез. Маленькому полтора года исполнилось. Он ходит, говорит… – в день рождения сына Лаура, в Бромтонской оратории, поставила свечу перед статуей Мадонны:

– Позаботься о мальчике, пожалуйста… – приехав из Токио, на исповеди, она сказала священнику, что оставила ребенка отцу. Ее похвалили за то, что она не совершила, как выразился святой отец, страшный, к несчастью, распространенный грех. Выйдя из кабинки для исповедей, Лаура расплакалась:

– Мужчина не поймет, никогда. Мне и поговорить не с кем… – она избегала ездить в Банбери. В замке на Рождество, увидев Уильяма, в руках у Тони, услышав младенческий плач, Лаура едва устояла на ногах. Смотря на белокурую голову мальчика, она вспоминала своего ребенка. Отговорившись работой, Лаура уехала в Лондон на следующий день после праздника.

– И Констанца погибла… – она потушила сигарету:

– Бедный Стивен, он из Шотландии и не приезжает. Он летать пойдет, если война начнется. Когда начнется… – поправила себя Лаура. На совещаниях она старалась не смотреть в сторону кузена Джона. Она видела счастливое лицо графа Хантингтона, после отлучек:

– Наверное, ухаживает за кем-то… – поняла девушка, – ему двадцать четыре исполнилось. Тони двадцать один, у нее ребенок. А я… – Лаура, решительно, поднялась: «Думай о работе». Отец давно обещал приехать первого сентября и провести с ней субботу, выходной Лауры.

– Сейчас долго не будет выходных… – оправив твидовый жакет, она пошла в дамскую умывальную комнату, на перроне. В зеркале отражалась усталая женщина, лет тридцати. Лаура заметила морщинки под темными глазами.

Утром, из Блетчли-парка, она позвонила отцу. Девушка хотела отменить визит, сейчас речи о выходных и не шло. Мензес отпустил ее, с машиной, на два часа. Надо было сидеть над польскими материалами, поступавшими каждые десять минут. Лаура не застала Джованни ни дома, на Брук-стрит, ни в музее:

– Питера сегодня выпускают, – вспомнила девушка, – какой он смелый… – герцог все рассказал молодежи в замке, на Рождество:

– Но в тюрьму тетя Юджиния поедет. Папа говорил, она привезла дядю Джона в город, на Ганновер-сквер. И Маленький Джон в Лондон отправился. Может быть, папа решит меня не навещать. Он слышал о войне, все слышали. Хотя здесь спокойно… – Лаура оглядела матерей с детьми, юношей с велосипедами, пожилых женщин, в шляпках, ждущих местного поезда.

Локомотив засвистел, ветер растрепал небрежно уложенные волосы Лауры:

– Неудобно, папе тяжело ездить… – заспешив к вагону, она услышала знакомый голос:

– Возьми ящик, я сегодня с утра в Сохо побывал… – проводник вынес на перрон деревянный ящик с эмблемами итальянской гастрономической лавки. Джованни, с костылем, ловко спустился на перрон. Он поцеловал дочь:

– Бресаола, сыры, оливки, ветчина, салями, панеттоне, марсала. Канноли сегодня надо съесть, они долго не лежат. Кофе, сигареты… – вдохнув запах ландыша, он пожал дочери руку:

– Я все знаю, милая. В восемь утра по радио сообщили. Я завтрак готовил… – ящик унесли к машине Лауры. Отец щелкнул зажигалкой:

– Два часа до обратного поезда. Сможешь со мной пообедать? – он указал в сторону «Льва и Дракона», на станционной площади.

– У них пирог с почками, – Лаура хихикнула, – а не флорентийская говядина, папа… – она остановилась: «Ты приехал просто, чтобы увидеть меня?»

– Разумеется, – удивился Джованни, подтолкнув ее к выходу:

– Пошли, я проголодался и съем даже пирог. Я хотел удостовериться, что у тебя все в порядке, милая. Не по телефону… – добавил он, выходя со станции.

Носильщики грузили ящик в багажник машины дочери. На остановке деревенского автобуса, скопилась небольшая очередь. На щите висело объявление: «Благотворительный базар и ярмарка, в субботу, 2 сентября».

Вспомнив грязь окопов, под Ипром, грохот артиллерии, вой снарядов, Джованни заставил себя не ежиться. Взяв дочь под руку, он оборвал себя:

– О подобном и вовсе говорить не след. Ничего не решено… – они прошли в сад, на заднем дворе паба. Джованни опустился на скамью:

– Тебе спиртного нельзя, – он подмигнул дочери, – ты на службе. Выпьешь лимонада с лопухами… – девушка улыбалась: