Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

– Я считаю, что вам просто необходим кофе. Я бы его сюда принес, – Биньямин присел на край ее стола, – но правилами библиотеки, такое запрещается… – он улыбался: «Придется вам подождать меня в вестибюле, и получить чашку…»

Она прикусила нижнюю губу:

– Значит, у меня нет никакого шанса сопроводить вас в кафе, месье… – вблизи ее глаза всегда напоминали Биньямину серый жемчуг, – вы купите мне кофе, и мы даже не поговорим… – они проговорили до позднего вечера, гуляя по Женеве. Вечером они остановились на пустынной набережной озера. Город засыпал рано, на улицах было тихо. В черной воде отражались крупные, яркие звезды. Она засунула руки в карманы твидового жакета, вскинув красивую голову:

– Когда-то, давно, один человек сказал… – Биньямин, зачарованно, слушал низкий голос:

– Каждая лодка в море, словно звезда в небе. Они идут своим путем, а нам, оставшимся на берегу, выпадает лишь следить за ними. Я часто чувствую, что я стою на берегу, месье Биньямин… – в расстегнутом воротнике шелковой блузы, в темноте, блестело тусклое золото ее крестика. Вальтер услышал частое, взволнованное дыхание: «А вы, месье Биньямин, испытываете такое?»

Он кивнул: «Да, мадам Рихтер. Но не сейчас».

– И тогда я ее поцеловал, и она меня тоже… – Вальтер смотрел на блокнот, – мы пошли в пансион, ко мне. Она сказала, что подруга оставила ей ключи от шале… – шале Анна сняла, о чем она Биньямину, разумеется, говорить не стала. Он знал, что мадам Рихтер живет в Цюрихе, управляет делом покойного мужа, а ее дочь учится в закрытой школе.

Анна не могла привозить Биньямина в Цюрих. В городе кто только не болтался, а фрау Рихтер славилась нацистскими взглядами. Анна хотела, сначала, завершить бумажные дела. Она собиралась исчезнуть, с Вальтером и Мартой, отплыв из Марселя в Центральную Америку. На берегу Женевского озера, она вспомнила слова, которые, когда-то, говорил ей Федор, в Берлине.

– Не когда-то, – поправила себя Анна, слыша скрип карандаша, – мы гуляли, стояли на берегу Шпрее, грохотали поезда метрополитена. По легенде, Джордано Бруно это написал… – Анна, не открывая глаз, подобралась поближе. Вальтер отложил карандаш:

– Спи, пожалуйста. Тебе в Канны только к вечеру, ты говорила… – после встречи с ним, Анна стала спать без снов. Она не видела подвала в Екатеринбурге, трупа подростка, с разнесенной пулями головой, холодных, голубых глаз отца. Ей снился бескрайний пляж, белого песка, низкая вилла, с большими окнами, добродушный лай собаки и детский смех. Она лежала, чувствуя его тепло:

– Вальтер человек чести. Он даже не упоминает, что у меня швейцарское гражданство, что мы могли бы пожениться… – Анна подозревала, что по просроченному, немецкому паспорту Биньямина, их бы ни поженили и в американском консульстве.

Женщина, твердо, сказала себе:

– Ерунда. Я их упрошу, встану на колени, если понадобится. Вальтер еврей. Все знают, что произошло с евреями Германии. Все устроится… – Биньямину она сказала, что каждый август отдыхает в Каннах. Вальтер кивнул:

– Тогда и я появлюсь на Лазурном берегу, но не буду тебе надоедать… – Анна открыла рот, однако он покачал головой:

– В Сен-Поль-де-Вансе тихо, хорошо для работы. Если у тебя найдется время, ты сможешь меня навестить… – Анна, приезжая сюда, не хотела возвращаться в Канны. Он дарил ей простые, полевые цветы, они уходили на окраину городка, сидя на неприметной, уединенной скамейке. Вальтер говорил ей о своей поездке в Москву, рассказывал о Брехте. Анна, на мгновение, пожалела:

– Даже не упомянуть, что я видела Брехта. И, тем более, нельзя говорить о России. Пока нельзя… – она пошевелилась, почувствовав его поцелуй:

– Отдохнула? Я кофе сварю… – в «Золотой Голубке» он снимал номер, с маленькой кухонькой. У нее были немного припухшие, сонные глаза, она улыбалась. Вальтер вспомнил письмо, отправленное Гершому Шолему, после рождения сына:

– Отец сразу видит в этом крохотном создании человека, и собственное превосходство отца, во всем, что касается жизни, становится совсем неважным, в сравнении… – обнимая ее, слыша нежный шепот:

– Я люблю тебя, люблю… – Вальтер понимал, что хочет еще раз ощутить однажды узнанное, чувство своей неважности, при виде спокойного, сонного младенческого личика:

– Может быть, – он аккуратно, расчесывал ее сбившиеся, спутанные волосы, – может быть, случится такое… – он напомнил себе, что надо найти месье Корнеля, о котором говорил Брехт:

– Если у меня будет американская виза, я смогу сделать Анне предложение… – они пили кофе на крохотном балконе. Солнце садилось над равниной, на западе, мощные, каменные, средневековые стены, играли спокойным, бронзовым светом:

– Я смогу прийти к ней не как проситель, не как человек без паспорта… – Анне, Вальтер, конечно, ничего не сказал. Они говорили о Париже, о его новой книге, о Лионе, где они собирались увидеться осенью. Анна, внезапно, замолчала, держа в длинных пальцах дымящуюся сигарету:

– Вальтер… Ты читал, отрывок из московского дневника, об одиночестве… – Биньямин снял пенсне, зачем-то его протерев:

– Одиночество, это когда те, кого ты любишь, счастливы без тебя, Анна – у него были карие глаза, в мелких, едва заметных морщинах. Анна поднялась, заставив его усидеть на месте. Она наклонилась, обнимая его за плечи:

– Я несчастлива без тебя, Вальтер. Это никогда не изменится, пока мы не окажемся рядом. Поэтому ты больше не одинок, – просто сказала женщина, – и никогда не будешь… – посмотрев на часы, она вздохнула:

– Пора. Я отлучусь ненадолго, по делам. Приеду через три дня… – он проводил Анну до машины, велев быть осторожной. Она оставляла лимузин в уединенном месте. Анна не хотела, чтобы кто-то узнал, о визитах мадам Рихтер, в Сен-Поль-де-Ванс:

– Здесь четверть часа дороги… – она поцеловала Биньямина, – все будет хорошо… – выезжая на шоссе, ведущее вниз, с холма, Анна обернулась. Вальтер махал ей вслед.

Завтра в Канны приезжал Раскольников. Анна не стала лгать старому товарищу, написав, что встречается с ним по поручению партии. Поручением был флакон, спрятанный в подкладке сумочки от Гуччи.

– Последняя операция, – напомнила себе Анна, отдавая ключи от лимузина гостиничному шоферу. В «Карлтоне», по английской традиции, накрывали пятичасовой чай. Анна поняла, что проголодалась:

– Мы не обедали, не хотелось вставать. Какой-то сыр ели, хлеб… – мадам Рихтер прошла к свободному столику, в вестибюле. Официант, предупредительно, отодвинул тяжелое кресло. Едва потянувшись снять шляпу, мадам Рихтер услышала щелчки камер. Очень красивая девушка, в дневном платье от Скиапарелли, позировала на мраморной террасе отеля:

– Мадемуазель Аржан, – умоляюще попросил кто-то из фотографов, – один снимок, с месье Корнелем. Баловни парижского света на отдыхе в Каннах… – пальцы Анны затряслись. Его голос не изменился, низкий, добродушный:

– Я, господа, руками работаю, какой из меня баловень… – она смотрела на знакомый профиль. Он был в американских джинсах, в белой рубашке, в мокасинах, на босу ногу:

– Но, если вы настаиваете… – Федор привлек к себе девушку. Фотографы, наперебой, снимали, глаза актрисы блестели. Дождавшись, пока журналисты утихнут, Федор, весело, сказал:

– У вас, господа, будет полчаса в Монте-Карло, куда мы едем вечером. Моя невеста поговорит о планах на следующий год… – оставив шляпу в покое, Анна резко встала:

– Я передумала, – сказала она официанту, – принесите чай мне в номер, – Анна быстро пошла к лифтам. Она слышала звуки гитары, его голос: «Маленьким не быть большими, вольным связанными…». Оказавшись за дверью люкса, Анна сползла по стене вниз, на ковер:

– Он совсем не изменился. Нельзя ничего говорить Петру, иначе отменят операцию… – само по себе знакомство с белоэмигрантом не было подозрительным. Любой резидент, за рубежом, обрастал подобными связями. Но Анна не хотела рисковать тем, что операцию с Раскольниковым, отложат:

– Я не собираюсь, – зло сказала Анна, – болтаться в Европе дольше необходимого времени. У меня Марта и Вальтер на руках, мне нельзя тянуть… – официант принес чай. Отпустив юношу, она выглянула на террасу спальни. Балкон выходил в гостиничный двор, снизу Анну было никак не увидеть. Она следила за рыжей головой:

– Совсем не изменился, совсем. Не надо ему ничего знать, и Марте тоже. Пусть будет счастлив, – пожелала Анна. Женщина захлопнула дверь.

Терраса ресторана, на седьмом этаже отеля «Карлтон», выходила на залив. Мадам Рихтер сегодня обедала не с месье Ленуаром, как обычно. Женщина ела в обществе хорошо одетого, светловолосого мужчины, лет пятидесяти. Закинув ногу на ногу, она покачивала летней, легкой туфлей. Сумочка лежала на стуле, за спиной мадам Рихтер. Женщина выбрала шелковое, дневное платье, цвета голубиного крыла. Ее спутник заказал «Вдову Клико». Летом устриц не подавали. Они ели слегка обжаренные гребешки, салат и свежую рыбу, на гриле.