Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

Мать, ласково, говорила маленькому Питеру:

– Ты тоже кролик, мой хороший… – Питер, маленьким мальчиком, засыпал и просыпался со сказками мисс Беатрис Поттер. Адель и Сабина вернулись на скамейку. Девочки попросили, в один голос:

– Дядя Питер, почитайте, пожалуйста. Мама нам читает, каждый день, но медленно… – он вспоминал свой голос:

– Жили-были на свете четыре крольчонка, и звали их так: Флопси, Мопси, Ватный Хвост и Питер… Девчонки заявили, что их зовут Флопси и Мопси, Пауль стал Ватным Хвостом. Они отлично поиграли, в семью кроликов.

Питер поднялся по ступеням особняка, доставая ключи. Над головой золотилась эмблема «К и К», ворон, раскинувший крылья, обвитый надписью: «Клюге и Кроу. A. D. 1248».

Он снял кашемировое пальто, бросив его на китайский сундук, в передней. Питер вернулся из Берлина в марте, в зимней одежде. Пальто и шляпа ожидали его на складе тюрьмы Пентонвиль. Он обвел глазами мраморные полы в холле, текинские и бухарские ковры, привезенные дядей Петром Степановичем, из Афганистана, изящные шкафы красного дерева, с индийским серебром и китайской керамикой. Питер обещал Майерам сводить их в Британский музей, всей семьей, и показать галереи Кроу:

– В следующие выходные… – Питер сделал себе пометку, на листке, где он записал адрес Майеров. Внизу мужчина добавил: «Завести блокнот, завтра!»

Питер, невольно, улыбнулся, ослабив галстук, спускаясь на подвальную кухню:

– Надо было маму попросить, взять блокнот в тюрьму. Ладно, в кабинете у меня тетрадей много… – на кухне ничего не изменилось. Питер помнил большой, дубовый стол, и медные сковородки, под потолком, с подростковых лет. Когда Питер рос, Юджиния держала няню.

Женщина, не только ухаживала за мальчиком, но и готовила. После отъезда сына в Итон, тогда еще миссис Кроу, не стала нанимать слуг:

– Семейная традиция, – усмехалась женщина, в разговорах с Питером, – я справляюсь. Бабушка Марта меня всему научила… – Питер, в Берлине, готовил сам, не рискуя пускать в дом непроверенных людей, наверняка, работающих на СД. Для уборки приходила еврейская женщина. Питер держал ее визиты в тайне. Максимилиан фон Рабе, однажды, пытался навязать ему поденщицу, но Питер отказался:

– Я люблю работать руками. Ничего зазорного в этом нет. Я спускался в шахту, плавил сталь. Фюрер учит, – высокомерно добавил Питер, – что труд есть дело чести, дело доблести каждого немца… – увидев усмешку в глазах Генриха, он ловко свел разговор на что-то другое. Макс ничего не заметил. Питер, потом, в сердцах, сказал другу:

– Я не виноват, что Сталин и Гитлер одинаково выражаются… – цитата из Сталина пришла в голову Питеру совершенно неожиданно. Он обладал отличной памятью, и за годы работы привык держать в голове сведения, нужные в Лондоне.

Питер поднялся в кабинет, с чашкой кофе, устроившись у китайского, лакового комода. Он посмотрел на аккуратный почерк матери:

– Нью-Йорк, Вашингтон, Париж, Мон-Сен-Мартен, Иерусалим… – Питер полюбовался картиной, присланной кузеном Мишелем:

– Мишель холст нашел, когда я в Берлине подвизался… – хрупкая женщина, в темном камзоле, сидела на валуне, у ручья, лукаво смотря через плечо. Бронзовые волосы тускло блестели в низком, вечернем солнце. В парке он показал детям Майеров крестик. Девочки восторгались, Пауль улыбался:

– Я его… видел, видел у Петера… – он рассказал детям легенду о крестиках. Адель широко открыла темные глаза: «Значит, второй потерялся, дядя Питер?»

Когда речь заходила о крестике, кузен Теодор, хмуро отзывался:

– Я его в России оставил, на войне… – больше у него ничего не спрашивали.

– Может быть, – ответил Питер девочке, – и найдется он, милая. У нас много семейных реликвий… – он вспомнил, что пистолет лежит в сейфе, в спальне матери:

– Надо его забрать, – решил Питер, – пусть при мне будет. Но гитлеровцев мы на британскую землю не допустим. И вообще, война скоро закончится, Германия придет в себя. Генрих сможет приехать в Лондон, мы повидаемся… -часы прошлого века медленно пробили семь:

– Чемберлен в палате общин выступает… – понял Питер:

– Ему не дадут пойти на мир с Гитлером, никогда. Мы все будем воевать, каждый на своем месте. Лаура и Джон в Блетчли-парке, мама в парламенте, Стивен летает… – сквер осветили фонари.

– Я продолжу делать сталь и бензин… – услышав из коридора звон гонга, Питер спустился вниз. Через дверь доносился жалобный, младенческий рев. Питер откинул засов: «Тони… Что такое?». Она была в американских джинсах, в клетчатой рубашке, в коротком, суконном жакете. Белокурые волосы падали на плечи, глаза припухли от слез. Ребенок, тоже белокурый, внезапно замолчал. Мальчик поднял на Питера серые, большие, в темных ресницах глаза.

Тони всхлипнула:

– Питер… Няня отпросилась, Уильям капризничает, у него зубы режутся. Папе нужен морфий… – Питер, спокойно, забрал у нее мальчика, покачав ребенка:

– Здравствуй, мой хороший. Я твой дядя, мы еще не виделись… – Тони сглотнула:

– Джон в Уайтхолле, на всю ночь. Врач не может отойти от папы, ему плохо… – она расплакалась, Уильям закричал. Питер, почти насильно, завел кузину в переднюю:

– На кухне молоко, в рефрижераторе. Согрей Уильяму. Давай рецепт и деньги… – он взял пальто:

– Я быстро. Думаю, аптекарь на Брук-стрит еще не закрылся… – он отдал ребенка кузине. Прозрачные глаза Тони наполнились слезами:

– Папе больно. Я не могу, не могу на это смотреть… – Питеру пришлось спуститься с ними на кухню. Усадив девушку за стол, он согрел молоко. Порывшись в шкафах, Питер нашел печенье. Поставил перед ней чашку свежего кофе, он подвинул сигареты:

– Вернусь через четверть часа… – Уильям, на коленях у матери, причмокивая, грыз бисквит.

– Пей кофе, – велел Питер, – и отдыхай. Я обо всем позабочусь… – на пороге кухни он оглянулся. Тони сгорбилась, по нежной щеке ползла слеза. Оказавшись на улице, он, почти бегом, направился в аптеку.

Блетчли-парк

2 сентября 1939

В большой столовой, на первом этаже каменного, основного здания усадьбы, было шумно. Звенели тарелки, пахло вареной фасолью и горячими тостами. На всех армейских базах кормили одинаково, но, когда Стивен летал в Шотландии, тамошние повара подавали на завтрак не только яйца, и сосиски. В Глазго, на аэродроме, авиаторам приносили копченую селедку, блины и оладьи, с черничным джемом, свежее, овсяное печенье, с мягким сыром. Здесь завтрак оказался беднее.

Начальник Секретной Разведывательной Службы, мистер Мензес, сказал Стивену, что в Блетчли-парке работает две тысячи человек. Майор оглядел столовую:

– Очень, много молодежи. Мензес упоминал, что они нанимают выпускников Оксфорда и Кембриджа… – сегодня, с южных авиационных баз, через пролив, перегоняли две сотни новых бомбардировщиков. Стивен приехал в Блетчли-парк поздно вечером. По радио передавали отчет о заседании палаты общин. Чемберлен, в длинной речи, ни разу не упомянул об ультиматуме. Лидер лейбористов, Артур Гринвуд, в ответе премьер-министру, едва успел сказать: «Я говорю от имени рабочего класса», как его прервали. Консерваторы и лейбористы закричали: «Мистер Гринвуд, надо говорить от имени Англии!». Парламент потребовал от кабинета министров предъявить ультиматум Гитлеру. Чемберлен попросил отсрочки, ссылаясь на плохую связь с Парижем. Французский парламент собирался сегодня, в субботу.

Стивен пил крепкий чай, посматривая на большие часы, на стене столовой, над головами группы юношей, не старше двадцати пяти лет, в штатских костюмах. Они склонились над какими-то стопками бумаги. Один из молодых людей, темноволосый, поднял голову. Улыбаясь, он подал Стивену руку:

– Простите мою смелость, мы официально не представлены. Я узнал кортик… – он кивнул на авиационный китель майора Кроу. Стивен понял:

– Я здесь, кажется, единственный человек, в форме. У военных разведчиков есть звания, однако, они все пиджаки носят…

На завтраке Стивен увидел и девушек, в платьях, но кузины Лауры не было. Спрашивать о ней майор Кроу считал неудобным. Армейская дисциплина не поощряла подобный интерес. Стивену, все равно, ничего не сказали бы. Молодой человек оказался ровесником Стивена. Он объяснил, что дружит с Маленьким Джоном. Юноша тоже учился в Кембридже, на два курса старше графа Хантингтона:

– Он ушел из математики, – вздохнул мистер Тьюринг, – занимается работой в других областях. Жаль, он мог бы защитить докторат. Он очень способный… – мистера Тьюринга звали Аланом. Кузен Джон, по его словам, много рассказывал о семье, упоминая и кортик Ворона. Математики оживились, увидев Стивена, и пригласили майора пересесть за их стол. Они говорили о вчерашнем заседании парламента. Отсрочка, выторгованная Чемберленом, истекала завтра утром. Маленький Джон был в городе. Стивен подозревал, что кузен сидит на бесконечном совещании в Уайтхолле. С математиками они тоже говорили о грядущем начале войны. Все согласились, что Чемберлен, в очередной раз, показал полную несостоятельность.