Марш Акпарса - Аркадий Крупняков

Глинский махнул рукой в сторону Темкина. Псари увели его.

—      Фому Головина за святотатство и оскорбление владыки — в цепи и сослать в отдаленные края. Отныне будет так со всяким, кто на честь царскую посягнет. Турунтай, говори дальше про иноземные дела. Говори честно! Коль будешь врать...

Турунтай дрожащими руками развернул свиток, но сколько ни пытался произнести хоть одно слово, губы не слушались его. Не­чего греха таить: иноземные дела он вел из рук вон плохо, дары, VI пенные от посольства, с Шуйскими делил и потому чувствовал около своей шеи плаху и топор палача.

Ну, что — язык съел?—Иван рассмеялся,—Сколь помню, на совете за тебя говорил Шуйский. Ноне Андрюшки нет, видно, мне придется сказать. Слушайте, бояре! Сколько раз неверные по­ело» к нам слали и клятвы творили? Превеликое множество раз. И никогда в правде и правоте этим клятвам не пребывали, ложь і корили, христиан наших хватали в плен тысячами, многие церкви наши осквернили, привели в запустение. Может ли терпеть сие на­ша благочестивая держава? Скажи, отец наш Макарий.

—     Поругание веры христианской терпеть не можно, сын мой!

—     И я так мыслю. А посему нынешней же весной послать на казанцев рать и воевать не токмо в наших пределах, но и на их земле.

—     Позволь, государь, слово молвить,— поднялся с места Бас­манов.

—     Говори, Алексей.

—     До весны рать готова не будет. Я не знаю, ведомо ли тебе, но у нас все рати бояре разослали на окрайные рубежи. Воевода Курбский на южных рубежах, князь Серебряный с войском в Вятке, воевода Львов в Перми, Воротынский на литовских рубе­жах. В Москве лишь воевода Пунков с малой ратью. За зиму войско не собрать.

— А разве я повелевал собирать войско?—царь насмешливо глянул на Басманова, потом на Федора Шуйского, по приказу которого были разбросаны рати.—Я повелел послать рати на Ка­зань, и они пойдут. Князь Федор Шуйский!

—     Я тут, государь.

—     Большой полк с воеводой Семеном Ивановичем Пунковым, говоришь, в Москве? Где наш передовой полк?

—     Во Владимире с воеводой Шереметьевым.

—     Сторожевой?

—     В Нижнем Новгороде с воеводой Давидом Палецким.

—     Пусть все эти полки к весне будут на Волге и по-легкому на стругах идут к Казани... Окромя того, пусть князь Василий Се- ! ребряный, оставив Вятку, всей ратью идет в Казань же, и Львов, оставив Пермь, тож. И пусть сойдутся они в едином месте в один, день, в один час, как будто вышли с одного двора, и пусть вершат мое повеление. А посольство в Крым догнать и вернуть. А дары водворить в казну, и ты, слышь, князь Иван,—водворить полностью.

—     А ежели Саип-Гирей крымский на нас пойдет?

—     Не пойдет. Пугает только. А что касаемо астраханского посла, то дружбу от него принять, даров не давать, говоря, что мы,| русские, привыкли дружить бескорыстно. Князь Турунтай, скажи с какою просьбою пришли валахские послы?

—     В-воевода К-крестовладович просит поможения для того, чтобы откупиться от туркского султана. И просит он три тыщи золотых червленых.

—     Скажи послам, что просимое будет им дано. Воевода ва-1 лахский не токмо наш давний друг, но по деду моему близкая нам родня. И кто ему более поможет, ежели не мы? Что еще из ино- земных дел у нас осталось, князь Турунтай?

—      Более ничего, великий государь.

—      Ну и слава богу. Спасибо за совет, князья и бояре. Идите по домам с миром.

Выходя из палаты, князь Шкурлятьев шепнул Федору Шуй­скому:

—      Орленок-то наш оперился. Не заметили—когда.

—      Не только оперился, а и когти показал. Мыслю я, власть боярская самодержавная кончилась,— ответил Шуйский и, вздох­нув, добавил:—Помяни, господи, душу новопреставленного раба твоего Андрея.

До весны молодой царь нагнал на бояр, князей и воевод та­кого страху, что те, уходя на государеву думу, каждый раз про­щались с родными.

Да и было чего испугаться. Иван не щадил никого, кто хоть как-то поднимал против него голос.

Сначала бояре роптали, а потом видят: жестокость царская разит не без разбору. Да и сам государь, сил своих не жалея, ве­дет на Руси умное устроение. Притихли бояре, иные впряглись в государево дело с чистым сердцем, иные—от страха перед пса­рями да наземниками. На «сидениях» советы государю давали ос­торожно, обдумавши, ибо не гляди, что царь молод, а сразу ви­дит, что к чему.

Весной рати двинулись на Казань.

Семен Пунков и Василий Серебряный сошлись около устья ре­ки Свияги, как и наметил царь, день в день, час в час. А воевода Львов, идучи из Перми, опоздал. А опоздавши, помог Пункову и Серебряному. Казанцы войско Львова заметили раньше и двинули истречь ему свою рать. Зорко следя за ним, они совсем не ждали русских с Волги, и те свалились как снег на голову. Быстро прош­ли от Свияги до стен Казани, множество татарских улусов сож­ми и разорили, вызволили около девяти тысяч русских пленных, а затем, спешно повернув назад, ушли к Нижнему Новгороду. Во­евода Львов пришел в указанное место поздно, и татары со всей злостью навалились на него. Рать его была рассеяна, а сам вое­вода убит.

Крестовая палата во дворце доныне местом была тишайшим и благолепным. Своды покрашены небесно-голубым колером, разри­сованы херувимами, стены под позолотой с цветочными узорами. Ранее великий князь тут сиживал с боярами, принимал послов, а чаще углублялся сюда, чтобы подумать в тишине, подремать в чистоте.

Ныне в палате беспорядок. Молодой царь облюбовал эту па­лату для чтения и занятий с Сильвестром и иноземными учите­лями. Втянули сюда книжный шкаф, притащили добытый отку­да-то ганзейский глобус. На столах — свитки, карты, по углам сто­ят алебарды, копья, пищали, на подоконниках—шеломы и щиты. Сегодня позваны сюда князь Андрей Курбский, князь Серебряный и князь-воевода Дмитрий Вельский. Серебряный сидит на рундуке и молчит, Курбский разглядывает глобус, Шуйский ходит по па­лате из угла в угол, трясет бородой и злится. Позвали их с утра, скоро полдень, а царя все нет.

Курбский крутанул шар, он легко завертелся, поблескивая зе­лено-синими боками.

—     Штуковина зело занятная,—замечает Курбский.—Давно ли тут и для чего?

—     Я сам гадаю, что сие за шар?—промолвил Серебряный.

—     Слышал я, что он изображает нашу землю...

—     В писании священном сказано: земля стоит на трех китах и держится она...

—     Киты! Земля!—перебивает его Вельский. — А мы-то сами держимся на чем? На волоске! Того и гляди... Смотрите, сол­нышко в зените, с утра мы тут торчим. И кто?! Вот Курбский— князь. Правнук великого святого князя Ростислава. Вот князь Серебряный... Род свой ведет от Рюрика. Мы—Вельские...

—     Не до чинов, боярин,— Курбский махнул рукой.— Я чую, нас не за добром позвали...

—     И ждем кого?—Не слушая Курбского, бранился Вельский.— Ему ли...

—     Замолкни, князь,— сказал Серебряный.— Иван Василии род свой древний от Мономаха ведет. А Мономахов сын Москву воз­вел...

—     Кто? Долгорукий? Подумаешь... шесть кабаков построил на Неглинной, от них разбогател. «Москву возвел!»

—     Сегодня, говорят, великий государь не в духе...

—     Да я ему в отцы гожусь! А жду с утра. Чего дождусь, не­ведомо? Бояр ниже смердов ставит.

—     Мы виноваты сами.— Князь Андрей отошел от глобуса.— Юного царя ожесточили. Давно ли ни во что его не ставили. Ведь знаете...

—     Да как не знать?—Серебряный подошел к окну.— Теперь он нам во всем перечит и доброе строение Руси ломает. Порядки, что от прадедов даны, рушит. От злобы той...

—     А может, не от злобы? Порядки старые зело поизносились, обычаи порасшатались,—заметил Курбский.

—     От бога все дано, и рушить старое—значит, тешить беса!

—     Но если старое негодно?

Хлопнула дверь, в палату быстро вошел царь. Было заметно, что он разгневан, в руке—письмо. Иван прошел к столу, бросил на ходу:

—      Здорово, князь Андрей. И ты, Василий-князь, здоров будь,— Сел за стол, положил письмо на свитки.— А ты, Дмитрий Вель­ский, ответствуй мне: по чьему приказу ушел из Казани?

—      По твоему, великий государь.

—      Напомни!

—      Зимой ты получил письмо от эмиров. Казанцы обещали Са- фу-Гирея со двора согнать, а Шигалея, верного тебе, поставить ханом. И я, по твоему приказу, поехал с ханом Шигалеем на Ка­зань. И как было велено, посадил его на трон... Потом вернулся в Москву...

—      «И посадил на трон!»—передразнил его царь.— Как будто на горшок! Ты должен был стать Шигалею подпорой! А ты втол­кнул его в казанские ворота и домой с войсками побег. Разве я так велел?