Над гнездом кукушки - Кен Кизи

Вижу, как папа выбегает из ложбины, замедляет шаг и целится в большого оленя с шестиконечными рогами, скачущего через кедровник. Ружье палит раз за разом, вздымая пыль вокруг оленя. Я выхожу из ложбины за папой и со второго выстрела кладу оленя, начавшего взбираться на уступ. Усмехаюсь папе.

– Никогда еще не видел, чтобы ты так мазал, папа.

– Глаз уже не тот, сынок. Прицел удержать не могу. Мушка у меня дрожала, как собака, что персиков обожралась и косточками срет.

– Папа, говорю тебе: это кактусное пойло состарит тебя до срока.

– Кто пьет кактусную самогонку, сынок, тот уже состарился до срока. Пошли, свежуем его, пока мухи не налетели.

Это же не вот сейчас творится. Понимаете? Ничего не поделаешь с тем, что творится вот так, из прошлого.

– Глянь-ка, во дела…

Слышу шепот, это черные.

– Глянь-ка, старый дурень Швабра сном забылся.

– Знач-так, Вождь Швабра, знач-так. Спи, давай, дурака не валяй. Ахха.

Мне уже не холодно. Кажется, я почти того. Отчалил туда, где холод не страшен. Могу остаться здесь насовсем. Мне уже не страшно. Им до меня не добраться. Только слова добираются, и то с трудом.

– Что ж… раз такое дело, что Билли решил уйти от разговора, кто-нибудь еще желает вынести проблему на групповое обсуждение?

– Вообще-то, мэм, есть тут одно дело…

Это Макмёрфи. Так далеко. Все еще пытается вытянуть людей из тумана. Не трогал бы он меня.

– …Помните то голосование, что мы устраивали день-другой назад, о просмотре телевизора? Что ж, сегодня пятница, и я подумал, что мог бы снова поднять этот вопрос, просто посмотреть, не тонка ли кишка еще у кого.

– Мистер Макмёрфи, цель настоящего собрания – терапевтическая, это групповая терапия, и я не уверена, что эти мелочные недовольства…

– Да-да, к черту это, слышали уже. Я и кое-кто из ребят решили…

– Минутку, мистер Макмёрфи, позвольте, я задам группе вопрос: нет ли у кого-то из вас ощущения, что мистер Макмёрфи, возможно, слишком активно насаждает среди вас свои взгляды? Я подумала, что вам может полегчать, если его переведут в другое отделение.

С минуту все молчат. Затем кто-то говорит:

– Пусть проголосует, чо такого? Готовы сплавить его в беспокойное тока за одно голосование? Шо такого страшного, если время поменять?

– А что же, мистер Скэнлон, вы, насколько я помню, три дня отказывались от еды, пока мы вам не разрешили включать телевизор в шесть вместо шести тридцати?

– Надо человеку знать, что в мире творится, или как? Господи, Вашингтон могли разбомбить, а мы бы неделю еще не узнали.

– Да? А что же вы хотите отказаться от международных новостей ради того, чтобы смотреть, как шайка ребят играет в бейсбол?

– Ну, нам же нельзя и того и другого? Нет, ясное дело. Что ж, какого лешего… Я чот сомневаюсь, что нас разбомбят на этой неделе.

– Да пусть голосует, мисс Рэтчед.

– Очень хорошо. Но я считаю, это недвусмысленно показывает, какое давление он оказывает на некоторых пациентов. Ну, что вы предлагаете, мистер Макмёрфи?

– Я предлагаю проголосовать по новой за то, чтобы смотреть телевизор днем.

– Вы уверены, что вас удовлетворит одно голосование? У нас есть вещи поважнее…

– Удовлетворит. Уж очень охота глянуть, у кого из этих птах хоть немного пороху осталось.

– Вот как раз такие разговоры, доктор Спайви, и склоняют меня к мысли, что пациентам будет лучше, если мы переведем мистера Макмёрфи.

– Да пусть уже проголосует, чо такого?

– Конечно, мистер Чезвик. Начнем групповое голосование. Поднятых рук вам будет достаточно, мистер Макмёрфи, или вы будете настаивать на тайном голосовании?

– Я хочу видеть руки. Как поднятые, так и не поднятые.

– Все, кто одобряет перенос времени для просмотра телевизора, поднимите руки.

Первая поднятая рука – самого Макмёрфи; я ее узнаю по повязке, где он поранился об эту тумбу, пытаясь поднять ее.