Над гнездом кукушки - Кен Кизи

блэк-джек, что им не терпится с ним рассчитаться, а это беспроигрышный вариант. Не знаю, к чему он это затеял; какой бы он ни был здоровый, нужно трое таких, чтобы сдвинуть эту тумбу, и он это знает. Ему достаточно взглянуть на нее, чтобы понять, что он от пола ее вряд ли оторвет, не то что поднимет. Нужен великан, чтобы поднять ее. Но когда острые выдают ему расписки, он подходит к тумбе, снимает с нее Билли Биббита, плюет себе на большие мозолистые ладони, хлопает ими, поводит плечами.

– Окей, посторонись. Иногда, когда я всерьез напрягаюсь, я вдыхаю весь окружающий воздух, и взрослые мужчины теряют сознание от удушья. Назад. Вероятно, будет трескаться бетон и лететь сталь. Уведите женщин и детей подальше. Назад…

– Боже правый, он же может, – мямлит Чезвик.

– Ну да, если только языком, – говорит Фредриксон.

– Скорее всего, заработает первоклассную грыжу, – говорит Хардинг. – Ну, ладно тебе, Макмёрфи, хватит валять дурака; никому такое не под силу.

– Назад, слюнтяи, вы тратите мой кислород.

Макмёрфи переставляет ноги, ища опору получше, снова вытирает руки о штаны, затем нагибается и хватается за рычаги по бокам тумбы. Когда он тужится, ребята гикают и хихикают. Он расслабляется, выпрямляется и снова переставляет ноги.

– Сдулся? – ухмыляется Фредриксон.

– Я только размялся. Сейчас возьмусь по-настоящему. – И снова хватает эти рычаги.

И внезапно никто уже не гикает. Руки у него набухают, и вены надуваются. Он зажмуривается и оскаливается. Голова откидывается, и жилы у него на шее натягиваются, точно канаты, идущие от головы к рукам. Он дрожит всем телом, пытаясь поднять то, что ему не по силам, и он это знает, и все это знают.

Но, на какую-то секунду, когда мы слышим скрип цемента под ногами, мы думаем: боже правый, он сможет.

Затем он с шумом выдыхает и без сил отваливается к стене. На рычагах осталась кровь. С минуту он тяжело дышит, привалившись к стене, с закрытыми глазами. Всем слышно его хриплое дыхание; все молчат.

Он открывает глаза и оглядывает всех нас, одного за другим, даже меня. Затем выуживает из карманов все расписки, что собрал в покер за несколько дней. Он склоняется над столом и пытается разложить их по порядку, но вместо рук у него красные клешни, и пальцы не слушаются.

Наконец он бросает все расписки на пол – там, наверно, долларов на сорок-пятьдесят с каждого – и выходит из душевой. В дверях он оборачивается и обводит всех взглядом.

– Но я хотя бы попытался, – говорит он. – Уж это, черт возьми, я сделал, разве нет?

И он выходит, оставив на полу ворох бумажек, до которых ему нет дела.

12

В комнате для персонала врач-консультант с серой паутиной на желтом черепе разговаривает с практикантами.

Я мету пол рядом.

– О, а этот тут зачем?

Он смотрит на меня как на какого-то жука. Один из практикантов указывает себе на уши, давая понять, что я глухой, и консультант продолжает разговор.

Я толкаю швабру мимо большой картины, которую как-то раз принес типчик из общественных связей, когда был такой туман, что я не мог его видеть. На картине парень ловит рыбу на мушку где-то в горах, возможно, в Очоко, под Пейнвиллом: за соснами вздымаются заснеженные пики, вдоль ручья тянутся длинные белые тополя, кое-где торчат едко-зеленые клочки щавеля. Парень забрасывает мушку в заводь за скалой. Но мушка тут не годится, тут надо бы икринку на крючке номер шесть, а на мушку лучше пониже ловить, на стремнине.

Между тополей видна тропа, и я иду по ней, толкая швабру, присаживаюсь на валун и оглядываюсь через раму на консультанта, говорящего с практикантами. Вижу, как он тычет себя пальцем в ладонь, что-то доказывая, но голоса не слышу из-за шума студеного бурливого ручья, бегущего по камням. С гор дует ветер, принося запах снега. Вижу кротовые норы в зарослях амброзии. Приятное местечко, чтобы вытянуть ноги и расслабиться.

Забываешь, если вот так не присядешь, не оглянешься на прошлое, как было в старой больнице. Там на стенах не было таких местечек, куда можно забраться. Не было ни телевизора, ни бассейна, и курицу дважды в месяц не давали. Ничего там не было, кроме стен и стульев, и смирительных рубашек, из каких за несколько часов насилу вывернешься. Они с тех пор многому научились.

– Далеко мы продвинулись, – говорят общественные связи.

Они сделали жизнь очень приятной на вид с помощью картин, декора и хромовых кранов в ванной.

– Если кто-то и захочет сбежать из такого приятного места, – говорят общественные связи, – что ж, с ним что-то не в порядке.

Сзади, в комнате для персонала, врач-консультант отвечает на вопросы практикантов, обхватив себя за локти и дрожа, словно ему холодно. Он тощий и сухой, и одежда полощется у него на костях. Стоит там, обхватив себя за локти, и дрожит. Может, тоже чувствует ветер с заснеженных гор.