Очень личное. 20 лучших интервью на Общественном телевидении России - Виктор Лошак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В. Л.: А книги заменяют вам друзей?
М. С.: Да. Безусловно. Книга – лучший товарищ, это действительно правда.
В. Л.: И еще одно, возможно, книжное восприятие жизнии – дневник… Вы ведете дневник?
М. С.: Трудный вопрос… Дневник о чем? Об обычной жизни? Или о книжной? Это две разные жизни. И нужен отдельный дневник для каждой.
В. Л.: Важную вещь вы сейчас сказали. То есть ДВЕ жизни?
М. С.: Две жизни.
В. Л.: Одна жизнь с книгами и одна жизнь с жизнью.
М. С.: Да. Совершенно верно. Я вел и тот и другой…
В. Л.: Вы ведь многое опубликовали из этих поисков?
М. С.: Да, я стараюсь каким-то образом пропагандировать эту сторону жизни. Потому что она интересная, благородная и во многом спасительная.
Правила жизни
Михаил Сеславинский: Есть одно, как сейчас говорят, ноу-хау, которым хочу поделиться. Может быть, оно кому-то поможет. Есть такой библейский принцип: когда тебе плохо, иди к тому, кому хуже. Это всегда работает. Когда на вас накатывают невзгоды и неприятности, подумайте о том, что есть люди, которые мечтали бы о том, чтобы у них были ваши неприятности. Из детства помню, из отрочества: 8–9 класс, в Дзержинске очень плохо со снабжением, с продовольствием. Я, как и все, ездил в Москву за гречкой, сахаром-рафинадом, растворимым кофе. И я прихожу из школы, не в самом лучшем настроении – какие-то ученические злоключения, беру с полки тот же «Один день Ивана Денисовича», маленькую книжку, которая хранилась у папы в шкафчике под бумагами, не на самом видном месте, и читаю его раз в десятый. И вот у меня был кусок черного хлеба, подсолнечное масло в блюдечке, соль. Макаешь, ешь и как-то сразу жизнь налаживается. И ты понимаешь, что у тебя на самом деле всё прекрасно. Я, может быть, утрирую, но, кстати, «Один день Ивана Денисовича» – это совершенно библейское произведение, которое вам всегда поможет.
Андрей Смирнов:
«Нет послушнее артистов, чем режиссеры…»
Справка:
Андрей Сергеевич Смирнов (1941 г.р.) – режиссер, сценарист, актер, драматург. Народный артист России. Автор культового советского фильма «Белорусский вокзал». В 1988–1990 гг. – первый секретарь правления Союза кинематографистов СССР.
Виктор Лошак: Вот вы такой опальный режиссер 70-х. Вас не любят начальники. Тем не менее, в 1974 году вы снимаете фильм «Осень», и в этом фильме, как сейчас известно из фильмографии, появляется первая в советском кино эротическая сцена. Почему ее не вырезали? Почему вам дали этот фильм показать? Объясните. Вы тогда еще сказали, что раньше в советском кино любовь всегда прилагалась либо к жатве, либо к металлургическому процессу, либо еще к чему-то.
Андрей Смирнов: К трем вещам: плавке, жатве и партсобранию… Ну, это трудно объяснить, конечно. Несчастье, прежде всего Тарковского, ну и мое было в том, что Владимир Александрович Познер, директор экспериментальной студии в прошлом, это отец нынешнего Познера Владимира Владимировича, порекомендовал приехавшему представителю Каннского фестиваля французу посмотреть картину Тарковского «Зеркало» (в это время он снимал) и мою «Осень». Работа уже подходила к концу, я уже заканчивал монтаж. И первым делом приехал министр Филипп Тимофеевич Ермаш. Прежде чем это показывать французу, он хотел проконтролировать. Сначала он посмотрел «Зеркало». С этого начались несчастья Тарковского. Потому что картину «Зеркало» сегодня знают все, кто интересуется кинематографом, но у нее ничего общего с той картиной, которая была у Андрея. И «Зеркало» не поехало в Канны. Потом то же самое случилось и со мной.
Министр посмотрел «Осень», и начались мои мучения. Я снимал «Осень» три месяца, а сдавал – семь. Семь месяцев меня заставляли…
К счастью, это был мой сценарий, я мог переписать его как-то. Меня заставили писать новые сцены, вырезать то, что было. При этом Ермаш очень гордился мной: «… оставил постельную сцену!». Но кончилось тем, что я никак не мог сдать. Я трижды пытался, министр не соглашался никак. И, наконец, меня вызвал директор Мосфильма Сизов и сказал (там кульминация фильма – это сцена в чайной, где героиня бросается на колени перед героем, говорит:
«Не бросай меня! Я тебя люблю!» и т. д.): «Министр говорит, вырежешь сцену в чайной – примем картину». Я не могу передать своей растерянности. Потому что вся интрига – это кульминация фильма, кульминация развития сюжета. Без этой сцены фильм становится бессмысленным просто: что я рассказывал – непонятно. Я написал несколько писем. Вынужден был. Я написал одно письмо в Союз кинематографистов, вручил его Караганову, тогдашнему секретарю. Второе я написал в ЦК партии в отдел культуры. И третье письмо непосредственно министру, где объяснял… А, нет, и еще письмо в агентство по авторским правам. Как оно называлось тогда?
В. Л.: ВААП. Такая форма самозащиты, собственно говоря.
А. С.: Я объяснял: «Я готов на все. Я уже сделал столько-то поправок, но я не могу вырезать сцену, без которой картина была бы просто бессмысленной». И я все-таки добился своего.
А именно, настал момент, когда опять меня вызвал директор Мосфильма и сказал: «Ну вырежи хоть что-то!» Тогда я ничего не стал вырезать, но написал, что я вырезал вот то-то, то-то и то-то. И картина была принята. При этом ей была дана, ну, не третья категория, вторая…
В. Л.: Так, чтобы ее не увидели, в общем.
А. С.: Главное, что я остался совсем без денег.
Мне заплатили, ну, какую-то ерунду. Я оказался в долгах по уши, потому что у меня вычли деньги за перерасход пленки, за то, что я поздно сдаю картину, за перерасход времени, который был, естественно, по вине начальства. Все, что можно. И я остался с голой задницей, извините.
И картина не выходила (значит, в 1973-м я ее снял, это,
