Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье - Федор Панфёров

Бригадирша, умиленно посматривая на директора, подмигивала Елене:

— Хозяина узнали. Они, птицы-то, тоже любовь понимают.

Елена шла за ними, «убеленными» курами, и, чуть приседая, хохотала громко, заразительно, но ее голос тонул в общем курином галдеже.

Ермолаев вдруг спохватился, стряхнул с себя птиц, быстро вышел во двор фабрики и тут сказал:

— Извините, Елена Петровна, немного забылся. Другой кавалер вам, вероятно, клумбы с цветами показывал бы, а я, вишь ты, чем увлечен — курами, — с затаенной грустью добавил он.

…И снова «Победа» помчалась по пустынным, никогда и никем не тронутым степям, заросшим в низинах житняком, на равнинах — полынком и горькой солянкой. Травы уже меняли зелень на буро-серый цвет, а тюльпаны еще всюду пылали. Море-океан пламени.

— Как хорошо-то! — проговорила Елена и невольно положила руку на крупную кисть Ермолаева, затем легонько сжала ее, произнося: — Замечательно вы показали…

— Хозяйство? — не расслышав окончания фразы, спросил он.

— Нет, себя. — И краска залила ее лицо.

Он перехватил ее руку и, еле прикасаясь губами, целуя, прошептал:

— Благодарю.

«Да, да. Вот так надо говорить об этом чувстве. Он прав», — подумала Елена и заговорила о курах, о бригадирше, которая с восхищением смотрела на то, как куры и петухи лепились на плечах директора, и восклицала: «Узнали! Хозяина узнали!»

И он говорил о птицефабрике, о людях на фабрике, но оба они понимали, что все говорится во имя того огромного, что вспыхнуло в них и что, видимо, уже невозможно погасить.

Степь начали прорезать частые балки, тянувшиеся в одну сторону — к Волге. Временами вдали то блестела, то пропадала и сама Волга. Иногда казалось — она выпуклая и находится где-то на большой высоте, раскинув могучие рукава, как бы вбирая в себя все изобилие горячего солнца.

А солнце стало нестерпимо горячим.

Елена снова сбросила с себя пальто, которое надела, когда вошла в машину. Ермолаев открыл окна, но все равно было душно: со всех сторон врывались переполненные запахом полынка теплые волны. Хотелось на волю, в прохладу, во влажные лиманы или в тень. А вернее, им обоим хотелось покинуть машину, потому что трудно было сидеть смирненько. Вон Васе не душно: он даже запел какую-то грустно-удалую песенку. Про Ваньку-Ключника? Да, да. «Ванька-Ключник, злой разлучник. Вот идет-идет Ванюша, ветер кудри Ваньке вьет». Шофер поет тоненьким, приятным голоском, и на душе у него радостно.

— Когда приедем и освободимся от дел, — говорит Ермолаев, — Вася сыграет и споет. Вася, споешь?

— Да-а уж спою, сыграю для вас, Елена Петровна, — посмеиваясь, отвечает Вася. — Вот приедем… Куда прикажете, Константин Константинович?

— Покажем Елене Петровне Тамару.

Когда машина выскочила на голую и звонкую, точно она была пустотелая, лбину, Ермолаев сказал:

— Вася, задержись на минутку. — И, повернувшись к Елене, спросил: — Что, по-вашему, тут, в котловане, Елена Петровна?

В котловане, примыкающем к Волге, утопал в зелени поселок. Длинные постройки, окрашенные в голубой цвет и обнесенные тесовыми заборами. Около них высятся башни со шпилями и флюгерами. В стороне от построек, за дорогой, выстланной булыжником, тянутся рядком домики с крылечками, с красивыми наличниками и садиками. Домик, затем сад, домик, затем опять сад. А за ними, на возвышенности, красуется трехэтажное здание — белое, с огромными окнами и какое-то все ажурное. Туда проложена дорога, покрытая гудроном. По бокам дороги зеленеет парк с теннисными, волейбольными площадками. Там, где раскинулись длинные многооконные постройки и башни, то и дело мелькают женщины в синих халатах.

Елена всмотрелась и подумала: «Неужели это животноводческая ферма? Если ее сравнить с раздерганными, грязными фермами у Любченко, то можно подумать, что здесь курортный городок».

И спросила:

— Дом отдыха?

Ермолаев сразу возрадовался, как актер, которого взволнованно хвалят за хорошую игру.

— Вот-вот-вот, — подхватил он. — Все так утверждают. То есть не все, но многие: «санаторий», «дом отдыха». — И тут же задумчиво: — А сколько трудов положено, чтоб отыскать именно этот котлован! Сколько испытано бед! Да! Да! — продолжал Ермолаев, объясняя Елене. — За студенческой партой я уже знал, что многие животноводы пытались коров симментальской и швицкой пород разводить на Кавказе, особенно в Абхазии, где корма девать некуда. Пытались симментальскую породу разводить и здесь, на границе с Черными землями… И скот падал. Но ведь корова симментальской породы и обильно молочная и мясная, как вам известно. И мы, группа комсомольцев, окончивших сельскохозяйственную академию, в том числе и дочка здешнего чабана Ибрагима Явлейкина, Марьям, решили изучить опыт наших предшественников и создать для симменталки такие условия, при которых она давала бы обилие молока и мяса. Задор? Юношеская дерзость? Возможно. И я попросил министерство, чтобы нам сюда дали стадо симменталок. Но вы ведь знаете, что эта порода выносит только умеренный климат. А здесь летом такая жара, что земля на поверхности накаливается до семидесяти — восьмидесяти градусов. А зимой — то свирепый мороз, то вдруг все растает, поплывет, и ветры дуют, как сквозняки. Ну, вот и построили мы сначала животноводческую ферму там, где теперь птицефабрика, в голой степи.

— У-у-у, что было! — не выдержав, воскликнул шофер.

— Да, было. Попадись все это на зубок злому человеку, со света нас бы сжил, — намекнул он на Любченко. — Сначала напал ящур, потом бруцеллез, а затем еще хуже — туберкулез… Тогда начались новые поиски: отступать нам было не к лицу. И наконец-то мы отыскали вот этот котлован. Здесь затишье, а близость Волги увлажняет воздух, другими словами, создает умеренный климат. За Волгой же обширнейшие луга. Тут коровка почувствовала себя хорошо. А на бывшей животноводческой ферме мы организовали птицефабрику.

Ермолаев еще несколько минут говорил о том, какие трудности, горести и беды пришлось пережить им, пока не освоились с условиями природы. И закончил так:

— Мы, собственно, приспособлялись к природе, а вот Марьям, так та уже природу заставляет служить человеку: она вывела новую породу коров… Но и нам впоследствии пришлось вытеснить чистую симменталку: влили в нее кровь ярославки. Кстати, Марьям чем-то походит на вас, Елена Петровна.

«Кто эта Марьям, о которой он уже второй раз заговаривает?» — с неожиданно-ревнивым чувством подумала Елена.

— Интересно-о, — медленно произнесла Елена, выходя из машины и ступив на дорожку, ведущую к одноэтажному длинному и красивому зданию.

По правую сторону массивных створчатых ворот, наверху которых написано «Коровник № 1», стоит башня из красного кирпича. По запаху Елена определила, что это силосная башня, но она вовсе не походила на те, что случалось видеть Елене, — круглые, приземистые и кургузые. Эта тоже была круглая, но высокая, с узорами и завершалась шпилем. Елена задержалась около башни, то отходя от нее, то приближаясь к ней, говоря:

— Красиво! Все можно создать красиво! И надо создавать красиво. В былые времена зодчие строили не только дома, но и церкви. Ныне наши архитекторы строят великолепные здания… Но почему им не задуматься, например, и над коровником, над силосной башней?

И Ермолаев ей ответил:

— Забор, здание, силосная башня построены по проекту архитектора Здешнего. Ну, фамилия такая — Здешний. Он долгое время жил в Москве, работал вместе с молодыми архитекторами над проектами станций метро. Затем приехал сюда, в выжженные степи, и в прошлом году получил Героя Труда за создание всего городка, в том числе, конечно, и за такие вот силосные башни, за коровники.

— Он здесь? — спросила Елена. Ей захотелось увидеть архитектора и пожать ему руку.

— Нет. В Приволжске. Главным архитектором строительства города.

— Так это его чудесные здания там? — И Елена с какой-то долей раздражения подумала: «А мы? Мы все еще живем в саманушках. Выберемся ли когда-нибудь из них… и думает ли о нас Аким Петрович Морев?»

Ермолаев легонько, опять-таки не проявляя своего чувства, взял Елену под руку и повел внутрь здания.

Она ждала, что, как только они переступят порог коровника, на них непременно хлынет специфический запах аммиака, но тут под высоким потолком работали электрические вентиляторы, нагнетая свежий воздух, само же помещение начисто прибрано: цементная дорожка, канавки-стоки, стойла — все посыпано розовым торфом, а по конвейеру уже двигался пахучий комбинированный корм. Тут и там появлялись женщины в синих халатах, то подправляя корм, то подсыпая торф.

Елена слышала, что «у Ермолаева каждая корова стоит в изолированном станке», а тут по обе стороны цементной дорожки тянулось единое стойло: видны жестяные, окрашенные в черный цвет вывески, на которых написано имя коровы, ее вес, какого отела, сколько молока она дала в прошлом году и каков теперь ежедневный удой, жирность молока.