Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена - Уильям Стирнс Дэвис

земли и возвел в центре еще при своей жизни высокую статую, изображавшую его, разбрасывавшего из мешка деньги столпившемуся народу. Пьедестал этого помпезного памятника украшал барельеф, изображавший его любимых собак, бои гладиаторов и тяжело нагруженное судно, идущее под всеми парусами, – иллюстрация того, чем нажито его состояние[154].

На много миль от стен Рима, в глубь Кампаньи, протянулись эти странные кладбища, расположенные не в уединенных местах, но вдоль дорог с интенсивным движением. Некоторые из памятников, возведенных на этих кладбищах, великолепны, другие достаточно скромны. Они представляли собой все разновидности скульптуры, но созданы были с одной целью: напоминать живущим о некогда существовавших и тем самым сохранить память о часто весьма заурядных личностях в эпоху, когда бессмертие души еще не стало преобладающей доктриной.

Погребальный костер и церемонии в его ходе. Наконец погребальная процессия приблизилась к большому мавзолею Гордианиев. Костер из отборного дерева, спрыснутого благовониями и дорогими специями, уже сложен на безопасном расстоянии от мавзолея. Боковые поверхности дров закрыты темными листьями, верхняя их часть уложена венками из кипарисовых ветвей. На погребальных носилках у тела усопшего разложены различные предметы, которыми покойный пользовался в своей прежней жизни, – его любимая одежда, украшения, дорогие его сердцу безделушки и т. д. Если бы бывший консул был молодым человеком, любившим охоту, на его погребальном костре оказались бы ловчие сети для оленей и рогатины для кабанов, а также убитые по этому случаю любимые кони и собаки, которые должны были сопровождать своего хозяина в мир иной.

Наконец все приготовления завершены. Молодой Гордиан берет протянутый ему факел и, отвернув лицо в сторону, подносит его к дровам, пропитанным маслом и благовониями. Мгновенно жаркое пламя охватывает весь погребальный костер, дым от горящей древесины благоухает ароматическими маслами. В скорбном молчании все собравшиеся ожидают, когда костер прогорит, а погребальный паланкин пожрет жаркое пламя.

Когда пламя погасло, несколько преданных покойному вольноотпущенников прошли вперед и залили угли погребального костра охлажденной водой из больших глиняных корчаг. Крупные обугленные кости и прах были собраны, завернуты в тонко выделанную ткань и помещены в великолепную погребальную урну из голубого и белого стекла искусной работы с изображениями мальчиков в венках из виноградных гроздьев, трубящих в дудки на празднике вакханалий. Тем самым бренные останки оставившего этот мир сенатора упокоились посреди чрезвычайно веселых сцен.

Надгробные памятники. Поминальные празднества в честь умерших. Церемония похорон окончена. «Vale!» и снова «Vale!» – восклицают все собравшиеся, прежде чем разойтись. Погребальная урна будет затем помещена в одну из ниш в колумбарии; но в честь Гордиана воздвигнут особую статую, на основании которой вырежут спокойно плывущий по морю корабль, стремящийся к видимой на горизонте гавани. Сын и вдова покойного, очевидно, вспомнили слова, написанные Цицероном в его эссе «О старости»: «Чем ближе я подхожу к порогу смерти, тем все более чувствую себя человеком, который начинает видеть страну и понимает, что вскоре он войдет в тихую гавань после долгого странствия».

В день рождения Гордиана, в годовщину его смерти и в течение восьми дней февраля, посвященных памяти знаменитых сограждан, его наследники и верные ему вольноотпущенники будут приходить на место погребального костра, увивать его статую розами, фиалками и другими цветами, приносить в жертву черного барана или свинью в ходе церемоний с целью умилостивить ману своего предка и предаваться удовольствиям в его честь. Подобные церемонии будут продолжаться, возможно, до тех пор, пока его собственный сын не будет возложен на такой же погребальный костер и слава «великого Гордиана» не изгладится в людской памяти.

Погребение бедняков. «Похоронные сообщества». Итак, мы стали свидетелями похорон богатого сенатора. Менее благополучных личностей, разумеется, и хоронили со все увеличивавшейся степенью простоты. Вообще в римских похоронах практически отсутствовал всякий религиозный элемент. Тела несчастных погребали с грубой краткостью и отсутствием какого-либо декорума, но значительное число плебеев и тех вольноотпущенников, которые не могли рассчитывать на урну в колумбарии благородного семейства, нашли выход. Они организовывали так называемые похоронные сообщества. Их члены платили фиксированные взносы в общую кассу; из этих фондов выделялись средства на строительство одного из тех громадных общественных колумбариев, которые часто воздвигали в ходе законной сделки. Когда умирал член подобного сообщества, ему гарантировались приличная процессия шутов и скорбящих (о представлении его деяний и предков речь уже не шла), произнесение частной речи в его честь и вполне приличный погребальный костер. Средства, оставшиеся после всех этих расходов, использовались на поминальные празднества в честь всех почивших членов сообщества в текущем году.

Некоторые из этих погребальных «коллегий» представляли собой воистину четко организованные сообщества, которые разрабатывали ритуалы, имели постоянные залы и целый состав выборных офицеров, «преторов», «кураторов» и т. д., заставлявших всех зрителей и участников забыть о том, что за всей этой внешней мишурой скрывались лишь скромные плебеи или даже рабы. Такие коллегии, говоря другими словами, взывали к тем, кто в иное время мог бы стать родственным им по духу. Они носили высокопарные названия по именам своих богов-покровителей: например, «Поклоняющиеся Аполлону», «Слуги Сераписа». Однако их основной заботой являлось одно и то же – отвлечь сознание своих членов от горьких мыслей о том, что после смерти их тела будут брошены в одну из тех ужасных ям на поле горшечников, а их души вместо упокоения в холодном забвении Гадеса будут неустанно блуждать по земле и воде.

Глава X

Дети и школьное обучение

Теоретические права отца в отношении детей. Когда в доме римлянина рождался ребенок, его отец, как и в Афинах, получал полную юридическую власть над его жизнью и смертью. Теоретически он имел полное право, в качестве pater familias, в будущем убить своего ребенка, если тот был ему не угоден, тем более при рождении он мог принять решение, что «еще один ребенок – слишком много для нас», или «мы не можем позволить себе больше девочек», или «этот ребенок вырастет больным и уродливым». Если именно так решал отец, то все протесты матери и нянек оказывались тщетны и ребенка «оставляли на произвол судьбы» – это означало, что его вынесут к определенному месту у большой дороги и оставят там умирать. Этот жестокий древний закон никогда не подвергался сомнению.

Вполне возможно, что такой брошенный ребенок мог быть взят в дом бездетных родителей или же тех, кто сочувствовал его судьбе. Был, однако, куда больший и горький шанс на то, что отвергнутое родителями дитя унесут те хищники в человеческом обличье, которые выращивали мальчиков и девочек с целью использования их как жертв порока