Боярышня Дуняша - Юлия Викторовна Меллер

от избытка эмоций, она заглядывала в глаза деда, не понимая почему тот хмурится, а шаг его

стал тяжёл.

— Боярин! — раздался глухой голос из-за одной двери, а в специальной щёлочке, проделанной в центре двери, мелькнули чьи-то глаза.

— Боярин, помилосердствуй! Почто нас тут держат? Похватали и в узилисче сунули, а у

меня тут сынок помирает… Прояви милость, боярин! Сынок — недоросль есчё. Ему-то за что

муки холодом и голодом?

Дед тащил Дуню, не обращая внимания на раздававшиеся мольбы, а она вслушивалась в

особенный говорок просителя. Она раньше тоже четко проговаривала букву «ч», в то время как

другие подменяли её на «ш». А этот как-то по-особенному выделял «щ».

— Деда, это что же, новгородец? — спросила она.

— Псковичи мы! — крикнул вослед ей человек.

Еремей потянул Дуню, чтобы не останавливалась, но она успела спросить:

— Как сынка твоего зовут?

— Иваном, а я Харитон Алексеевич Пучинкин, боярин псковский!..

Еремей остановился и постарался разглядеть говорившего, но через отверстие видны были

только глаза. Дьяк воровато оглянулся, но в проходе никого не было видно. Он вернулся и, отогнав просителя от щели, сам заглянул в узилище.

Дуня испугалась, что сейчас деду злодей в глаз ткнёт, но обошлось. А Еремей, разглядев

лишь высокий рост псковича, отошедшего в сторону, и лежащее в углу тощее тело, негромко

спросил:

— Небось нашего князя хулил?

Лицо Пучинкина закаменело, а глаза яростно сверкнули. Видно было, многое он хотел

сказать о московском князе, но не в том положении.

— И чего неймётся вам? — ворчливо произнёс Еремей, отстраняясь от двери. — Нежто под

крестоносцами лучше?

— Не взять нас лыцарям! — вскипел псковский боярин, приникая к щели и вновь одаряя

гневным взглядом.

Но Еремей только недоверчиво покачал головой и сунул руку под полу шубы. Дуня только

растерянно глазами хлопала, пытаясь увидеть в вонючем бомже боярина, и уж чего она не

ожидала, что дед протянет сидельцу мешочек с монетками.

— На вот, — буркнул он, — купишь еды и горячего питья своему мальцу, а сговоришься, так

и жаровню вам поставят. А я лекарку пришлю.

— Благодарствую.

Псковский боярин с достоинством принял мешочек и, надо полагать, склонил голову. Дуня

же всей своей женской душой ощутила, как трудно, горько и больно сейчас Пучинкову. Мало

того, что унизили и поставили на грань выживания, так теперь молить приходиться о помощи и

кланяться. За себя бы этот человек просить не стал, видно сразу — гордый, но за сына…

— Деда, а нельзя ли Ивана Харитоныча выпросить отсюда? Пусть он у нас поживёт, пока за

его отца выкуп собирают?

— Дунька, ты сама только по милости Бориса Лукича домой возвращаешься, а в заступницы

лезешь! — шикнул на неё Еремей.

Он развернулся и подтолкнул внучку к выходу.

— Идём, нечего тут!

Дуня понимала, что дед прав, но именно потому, что сама чуть не села рядом с теми

несчастными, очень хорошо понимала их.

— Деда, а у них не отнимут твой подарок? — спросила она, уже сидя в санях.

— Не должны.

— Но зачем им деньги, если они сидят взаперти?

— Как зачем? За еду платить, за тепло, за весточки.

— Разве их не кормят?

— Может, родственники и кормят, да по Пучинкову видно, что никто не приходит к нему с

сыном.

— Деда, а вдруг отца в чужом городе так же схватят и некому будет его покормить? —

обеспокоенно воскликнула Дуня и завертелась, словно желала спрыгнуть с саней и бежать

кормить.

— Не ёрзай! Видела же, что я помог псковичу*, — вздохнул Еремей. — Глядишь, попадёт

Славка в такую же беду — и его кто пожалеет! А так-то, ежели разобраться, сегодня наш князь

сердится на псковичей, а завтра, может, на одной стороне воевать станем против тех же

латинян.

— Если сын Харитона Алексеевича умрёт от болезни в приказной избе, то лютым врагом он

станет, а не товарищем по оружию, — тихо произнесла Дуня и очень серьёзно посмотрела на

него.

Еремей чуть не поперхнулся, поглядел на внучку, но ничего не сказал.

А что тут скажешь?

Дитя и то понимает, что невозможно договариваться, если не соблюдаешь правила! А вот

ближнему боярину князя Челядне это непонятно! Его только собственная выгода волнует. Уж

не его ли инициатива посадить под замок родовитого псковского боярина?

Тут не знаешь, что и думать: жадность со спесью взыграла у Челядни или измена

намечается? Князь Иван Васильевич пытается договориться с новгородцами, отваживает от них

псковичей, а тут такая подлость исподтишка содеяна! Харитошка Пучинков, конечно, не

посадник, но веса немалого в Пскове, а его в узилище держат!

До самого дома Еремей ехал молча. День только начался, а забот уже полон рот. Как только

ворота дома закрылись за боярином, он начал раздавать указания. Дуня только головой вертела

и ничего не понимала. А двор на глазах превращался в боевую крепость.

И только появление Катерины смогла объяснить для себя Дуня. Дед переговорил с лекаркой

и отправил её в разбойный приказ к сыну псковича. Даже вновь раскошелился и в чём-то

настойчиво наставлял.

Дуняша с уважением посмотрела на него, а о себе с горечью подумала, что ничего-то в ней

не меняется!

Вот дед — человек дела! Она же посопереживала, даже внесла предложение забрать сына

Пучинкова домой, но, по сути, палец о палец не ударила, чтобы помочь. Если у неё что-то

получается сделать, то чаще всего случайно, а когда она строит умные планы, то всё не так

выходит, как думалось.

— Дунька, иди в дом! Не видишь, у тебя ноги уже мокрые, — рявкнул дед.

И правда, валеночки насквозь промокли! Надо бы их высушить и убрать до следующей

зимы. Она побежала переодеваться и греться. Настроение было никакое.

А может, это был откат после того, как она выложилась, рассказывая сказку и наслаждалась

восхищением слушателей?

И тогда понятно, почему сейчас всё видится в мрачном свете. Невольно вспомнилось

неизменно ровно-доброжелательное настроение в прошлой жизни. Сейчас бы чуточку того

равнодушия, а то никакого покоя с имеющимися эмоциями и прорвой энергии!

— Дуняша, что происходит? Чего дедушка опасается? — набросилась с вопросами

вернувшаяся от подружки Маша.

Дуня только пожимала плечами. Она не слышала предупреждения Бориса Лукича. Она бы в

тот момент и царь-пушки не услышала бы, доведись той грохнуть над ухом.

— Даже Ванятку вооружили, — заметила встревоженная