Леонид обязательно умрет - Дмитрий Липскеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вот оно – счастье», – подумала.
Она пошла вдоль лёжек, улыбаясь всеми внутренностями, разминая пальцы рук автоматически, как двадцать лет назад.
А потом Геля увидела сгорбленного старичка с седыми проплешинами вместо волос. Глазам своим не поверила.
– Хмуров! – закричала она на все бескрайнее поле. – Хму-у-у-ро-о-ов! – разнесло эхо по России.
А он шуршал навстречу к ней, перебирая ногами, как когда-то – козликом. И столько счастья было на его морщинистом лице, что проливалось оно из глаз слезами…
Из воспоминаний Гелю вырвал скрип двери палаты.
– Пора! – сообщил Утякин.
– Да-да, – засуетилась Лебеда. – Уже!..
– Здесь раздевайтесь! – приказал доктор. – Примите душ и удалите растительность из-под мышек, а также с лобка. Александра поможет!
– Зачем? – поинтересовалась Ангелина, но, встретившись со взглядом Михаила Валериановича, слегка подобострастно заулыбалась. – Поняла, поняла…
С личной гигиеной она обошлась самостоятельно, как-никак Александра хоть и бывший, но мужик. Появилась в медицинской рубашке с завязочками на спине.
Ее заставили сесть в кресло-каталку и повезли по коридорам в операционный блок.
«Хирургия? – волновалась Лебеда. – Резать будут?..»
В просторном светлом помещении не было хирургического стола, зато имелся огромный резервуар, похожий на поставленную на попа барокамеру, к которой шло множество электрических проводов и резиновых трубок. Металл украшали десятки датчиков, попискивающих на разный манер.
Ангелина, поглядев на установку, почему-то успокоилась.
– Попрошу всех посторонних удалиться! – приказал Утякин.
Из посторонних была лишь одна Александра, которая, перекрестив Лебеду, попятилась на выход задом, ударилась мослами о косяк да чуть не снесла его…
Утякина уже ничего не интересовало. Он взял с металлического подноса шприц, наполненный мутной жидкостью, и велел Лебеде работать кулаком. Перехватил предплечье жгутом, проколол вену иглой и ввел в кровь препарат.
Ангелину чуть повело, а затем она совершенно расслабилась и даже заулыбалась. Седативные вещества сделали свое дело, впрочем, не усыпив пациентку, но прибив деятельность мозга до предельной возможности.
– Не спать! – скомандовал Утякин. – Вставайте!
Она поднялась из кресла, чувствуя в ногах необыкновенную легкость, а в душе любовный порыв. Она даже хотела тотчас признаться доктору в огромном чувстве, но он опередил ее приказом:
– Идите к камере!
Она подошла к агрегату, готовая с легкостью идти ради любимого на все. Пускай на смерть!
– Очки надевайте!
Она натянула нечто, лишь отдаленно напоминающее предмет для коррекции зрения. Скорее это была узкая защитная маска для глаз с непрозрачными, туго прилегающими к глазницам стеклами.
– Ничего не вижу! – игриво констатировала Ангелина. – Сварочные работы будем проводить?
– Снимайте рубашку!
Она разделась, продолжая что-то кокетливо бормотать, но Утякин ничего уже не слышал.
В ближайшие часы должно было произойти то, над чем он работал последние двадцать лет! От этого эксперимента зависела его будущая жизнь. Он то ли молился, подводя Ангелину к аппарату, то ли заклинал кого-то… Его губы двигались произвольно, а сухая кожа на лице стала еще бледнее.
Утякин открыл дверь агрегата и помог Лебеде войти в него.
– Возьмите в рот загубник! Он как в акваланге! Нашли?
Он услышал утробный звук, подтверждающий, что пациентка нашла то, что от нее требовали.
Михаил Валерианович закрыл дверь камеры, зачем-то сочно сплюнул на кафельный пол и повернул стартовый ключ запускающего механизма.
Раздался тонкий, протяжный звук, будто птица закричала, и через пятнадцать секунд Ангелина Лебеда испытала такую невероятную боль, которую вряд ли довелось испытать кому-то из тех, кто когда-нибудь жил на Земле…
11
Он увидел ее спящей на потолке, себя парящим рядом на ее кровати, словно на ковре-самолете. От восхищения он пролил слезу в небо, а когда она вдруг открыла свои чудесные кукольные глаза, произнес только ей:
– Я люблю тебя! Будь моей женой!
Она хлопнула своими божественными ресницами, будто ночная бабочка крыльями, и разглядела давешнего мальчика сидящим на ее кровати. Это он избил днем Ромку Психа.
«Что он тут делает, в девичьей палате?» – задалась вопросом Машенька.
А Леонид, продолжая трястись всем телом, ждал от своей возлюбленной ответа.
– Тебя поймают и накажут! – зашептала Машенька. – Уходи скорее!..
В ответ он сунул свою руку под девичье одеяло, ощутив всеми пальцами нагретое пространство и совсем рядом с ладонью теплую живую плоть.
– Что ты делаешь?
Машенькины глаза сделались совсем круглыми, она ничего такого не ожидала, просто удивлена была.
Леонид отыскал ее чуть влажную ладошку и повторил:
– Я люблю тебя! Будь моей женой!
Она постаралась осторожно высвободить свои пальчики из его руки, но его пальцы были, как силки – чем настойчивее из них выбираешься, тем сильнее они держат! Вместе с тем Машенька, прослушав такое неожиданное признание, ожидаемое подсознательно еще с пятилетнего возраста, вдруг потеплела разом всем телом, губки ее приоткрылись, а сердечко заколотилось вольной птичкой в клетке… Она молчала, совершенно не зная, что отвечать нужно или что предпринять…
А он, еще не привыкший к тому, что все перевернулось с ног на голову, глядящий в темноте на очертания ее тела страстным взором, требовал всем существом своим ответа на откровение.
– Любишь? – вопросил он.
Машенька вдруг почувствовала крепость его руки, затем доселе не знакомое ощущение в девичьих местечках, учащенно задышала и сказала глупое:
– Ты ведь еще маленький!
От этих обидных слов он сделался, будто раненый, сжал ее пальцы до хруста, а потом, взявши себя с усилием в руки, страстно зашептал:
– Я – не маленький!.. Я – большой!.. А ты – дура!
Машенька хотела было обидеться на оскорбление, но властность в голосе этого новенького задела какие-то новые струны девичьей души, до сей поры не звучавшие в ее организме. Она прислушалась к тем звукам и посчитала их не такими ужасными на самом деле… Столько неизведанного и нового произошло с ее ощущениями и чувствами вместе с ночным приходом этого мальчишки… Она вдруг сказала:
– Я, наверное, смогу тебя полюбить!
Он тотчас отпустил из тисков своей руки ее хрупкие пальчики, потянулся к небу, на фоне которого бледнело ее личико, потянулся жадно, жарко дыша, и поцеловал Машеньку в губы истово. Она инстинктивно засопротивлялась, сжимая рот накрепко, защищая свой первый поцелуй, а его язык, крепкий и жесткий, все давил на губки агрессором, пока наконец не сломил оборону и не проник за сахарные зубки, в сладкую девичью жизнь.
Они целовались, пока утро не засуетилось за оконными шторами.
– Иди! – шепотом прогоняла Машенька. – Тебя поймают!
– Ты выйдешь за меня замуж? – не отступал он.
– Сумасшедший!
– Выйдешь?
– Нас никто не поженит!
– Моя забота!
Ах, как ей нравились его натиск и уверенность в себе. Ей, конечно, хотелось, чтобы интернатская жизнь оказалась тотчас позади, чтобы этот Серый Волк, явившийся из мечтаний, унес ее на своей спине в другую, сказочную жизнь, а потому она была готова душой на его невероятное предложение и вслух сказала:
– Я согласна… – и сама ужаснулась этому ответу.
Он не слишком радовался ее словам, словно уже заранее был уверен в согласии, лишь поцеловал ее по-взрослому – в нежный висок, а затем проинструктировал:
– Никому ни о чем не рассказывай!.. Я сам все сделаю, как надо. Завтра на большой перемене жди меня возле черной лестницы. Ты поняла?
Она кивнула, он в этот миг поднялся и нетвердым шагом отправился из девичьей спальни вон. Леонид не совсем еще освоился с миром вверх тормашками, а потому совсем не торопился, дабы не расшибить свою умную голову…
Два часа до подъема Леонид спал безмятежно и почти счастливо.
А Машенька, наоборот, не сомкнула своих прекрасных глаз до самого пионерского горна. Она все думала и размышляла о новой жизни, которая последует после большой перемены. Ей представлялись всякие подушечки с кружевными наволочками, почему-то большой плюшевый мишка, две самоходящие куклы и купюра в десять рублей…
Она долго не могла понять, почему все девочки с таким любопытством смотрят на нее в умывальной. А когда посмотрела в зеркало на свое отражение, то обнаружила на нем раздувшиеся губы… Пошевелила ими, они действительно отчаянно болели и краснели, будто помадой крашенные, после ночных поцелуев.
Одна с ехидцей сказала:
– Видела, видела! Все скажу Вере Викторовне!
– Подумаешь, – ответила Машенька. Она ничего не боялась, так как до новой жизни осталось всего несколько часов. – Какая ты, Катерина, нехорошая!
Большинство девочек могли бы позавидовать Машеньке, но уж больно малявкой был этот новенький. Первоклашка! С таким целоваться позорно! Вот если бы десятиклассник, ну, на худой конец, кто-то из своих одноклассников!..