Леонид обязательно умрет - Дмитрий Липскеров

Еще в молодости у Ксаны настроение могло кардинально измениться в полторы секунды. Она бывала удивительно нежной, даже изысканно поэтичной в любовном диалоге, но что-то, какая-нибудь мелочь, например запах асфальта с улицы, вызывали у нее приступ гнева, который изливался на него, совершенно к этому тогда не привыкшего, потоком извергающегося на Помпеи Везувия… После приступов бешенства она обычно становилась еще более нежной, и эти контрасты Чармен со временем начал ценить необыкновенно.

Ничего нет в жизни более пресного, чем женщина, чье поведение можно просчитать.

Она была похожа не на медлительную речную воду – скорее на море, которое удивляет неожиданностью шторма, пытающегося тебя разбить о прибрежные скалы, и радующее убаюкивающим спокойствием летнего штиля, тогда как синоптики обещали водные волнения.

Потому он просто сидел и ждал.

Ей все-таки удалось разбить тяжелыми щипчиками для ореховой скорлупы зеркало, которое он приобрел уже сорок лет назад, ставшее совсем родным.

– Ты – вещист! – не унималась она. – Мне осточертели твои изыски! Хочу простой человеческой жизни! Нормальную человеческую тарелку, обычное дешевое зеркало и кровать с шишечками!.. Ненавижу!!! Хочу портвейна из гастронома номер шестнадцать! Разбавленного пива и бумажной колбасы!.. Хочу вступить в Коммунистическую партию!!!

– Вступи, – предложил он. – Я договорюсь.

Она осеклась, захватала ртом воздух, словно рыба, выловленная на берег. Затем что-то сломалось в ее истерике, и Ксана вдруг захохотала в голос, да так искренне, так заразительно у нее сложилось, что и он стал похрюкивать ей в такт, сотрясаясь всем своим величественным телом.

Она рухнула на диван и еще долго не могла остановить приступ дикого хохота.

– Я хочу стать… ха-ха!.. Коммунисткой… ха-ха!!!

– У тебя будет партийный билет! Во что бы это мне ни встало!

– Ха-ха! Я – большевичка! Мне всегда говорили, что я похожа на Фаню Каплан!.. Ха-ха!

– Тогда я – Ленин! – предложил Чармен.

– Ты – Сталин!

Она перестала смеяться так же неожиданно, как и начала.

– Ты все-таки – садист, – произнесла серьезно.

– Я люблю тебя.

– И я тебя. Прости за зеркало, я знаю, что ты его тоже любил.

– Только из-за того, что оно помнит тебя совершенно юной.

– Так что, ты говоришь, твой Утякин?

– Он невероятно близок! Он бесспорный гений!

– А ты кто?

– А я хозяин гения.

– Найди Северцева – может, ему помощь нужна!

– Какого Северцева? – не понял он.

– Сына Юлечки Ларцевой.

– Да-да, конечно, – кивнул он, опять удивившись неожиданностью перехода из одной темы в другую. – Я постараюсь…

– Как я раньше не подумала об этом. Мальчику тяжело расти без матери.

– Он уже вырос, – напомнил Чармен, поднимая посуду с пола. – Наверное, у него свои дети.

– Оставь, я сама, – махнула костлявой рукой на учиненный беспорядок Ксана. – Мужчине необходимо знать, кем была его мать. Я расскажу ему про Юлечку Ларцеву!

Чармен подумал о том, что как-то хотел отыскать ключ от двери Юлечкиной комнаты, который им отдали после ее смерти… Это было лет десять назад. Но он обнаружил ящик с вещами из прошлого взломанным… Тогда Чармен не придал этому значения, так как ничего ценного не пропало… Кроме ключа…

Она устала, откинула голову на мягкую спинку дивана и тотчас заснула.

Некоторое время Чармен Демисович сидел недвижимый, стараясь не разбудить жену, затем спустился к выходу, с помощью горничной Изольды всунул руки в свое пальто, вооружившись тростью с головой бедуина, спустился на улицу. Он не сел в свой «Бентли», а пошел размеренной походкой барина в сторону Китай-города…

Михаил Валерианович пошевелил плечами, призывая к жизни затекшее тело. Шел девятый час солнечного утра, когда он через селектор попросил себе крепкого чая и несколько соевых батончиков, которые заменили доктору завтрак.

Администраторша, чувствующая за собой большую вину, заискивала перед работодателем, как могла позволить ее гордая натура. Широко улыбалась, с напряжением растягивая налитые силиконом губы, слегка рефлекторно приседала.

Утякин не замечал ужимок администраторши, просматривал пропущенные звонки на мобильном и на одном из номеров, повторившихся четырежды, замер, как будто укушенный пауком… Мраморным пальчиком он нажал кнопку вызова и с напряжением вслушивался в гудки.

– Где вы были?! – жестким голосом поинтересовались из трубки.

– Чармен Демисович, – замялся Михаил Валерианович, – произошла нештатная ситуация…

– Что случилось? – В голосе чувствовалась скрываемая тревога. – Что-нибудь со старухой?!

– Все обошлось! – поспешил успокоить благодетеля доктор.

– Не врешь?!!

– Чармен Демисович! – обиделся Утякин.

– Смотри-и…

Это «смотри-и» было сказано тихо и без эмоционального окраса, но короткое слово так испугало Утякина, что ему предпочтительно было не продолжать разговор, а посетить уборную, дабы, широко расставив ноги, излить из себя скопившиеся напряжение и страх. Но тем не менее пришлось продолжать беседу.

– Правда, ей становится хуже!

– А что такое?

– Я видел ее в душе. Кожа слезает струпьями… Организм – молодой… Кожа… Кожа сползет, а она еще будет жить!.. Все хорошо!

Трубка отвечала тишиной.

– Але! Вы слышите?.. Чармен Демисович!..

В это время он думал, что все гении – законченные кретины. Если в одном чего-то прибыло, то в другом пропорционально убудет!.. У Утякина убыло все человеческое…

– Я слышу, Миша. Значит, говоришь, без кожи будет жить?.. Ты когда со старухой начнешь?

– Рассчитываю на будущей неделе, если ничего не произойдет!

– Молись, Миша…

– Кому? – вырвалось у доктора.

– Мне, – без промедления ответил Чармен Демисович.

– Я всегда…

Телефон отключился, но тотчас зазвонил прямо в ухо, да так громко, что Михаила Валериановича тряхануло всем его субтильным телом. Он нервно ткнул клавишу приема, готовый к продолжению разговора.

– Разъединилось, Чармен Демисович.

– Это я, Мишенька! – ворвался в ухо встревоженный женский голос. – Что случилось, любимый?!

Он никак не ожидал сейчас услышать Светочку, а потому заорал в ответ:

– Я сколько раз просил не звонить мне на работу!

– Я на мобильный…

– Когда ты запомнишь, что в рабочее время меня не существует! Умер я!.. Сдох!..

– Не говори так, – плакала юная Светочка. – Я обзвонила все больницы!.. Ты не пришел ночевать, а мобильный не отвечал!

Михаил Валерианович понимал, что она сейчас имеет право волноваться, все же жена, но произошедшие выше события совсем выбили его из состояния привычного самообладания, потому он не сдерживал себя и разряжался на супруге.

– Будешь мешать мне, я тебя брошу! – не останавливался Утякин. – Разведусь, к чертовой матери!

– Что ты говоришь, Миша!

– Не выношу, когда за мной следят и вынюхивают все время что-то!

– Как ты можешь?!

– Шпионка недоделанная!..

Михаил Валерианович хотел было добавить своей жене что-то уж совсем грязное и незаслуженное, но любой натуре бывает когда-то чересчур, отчего даже люди совсем без собственной воли и гордости черпают их откуда-то из пространства, в долг, так что случаются маленькие революции.

Светочка шарахнула телефонной трубкой об стенку и решительно направилась к семейному шкафу – выбирать из него в чемодан вещи для перевоза их к маме… Но не успел кожаный спутник путешественника наполниться до половины, как Светочка, складывающая в пакетик свои крохотные шелковые трусики, вдруг низом живота вспомнила мужа, а вслед за родной эротической картинкой разрыдалась на час с лишним и, выпустившая со слезами всю обиду на мужа, разложила вещи из чемодана обратно по своим местам. Крохотная революция отгремела в отдельно взятой квартире, и Светочка принялась примерной женой дожидаться любимого Мишеньку ровно столько времени, сколько потребуется. В любви она готовила мужу вкусный ужин, в любви злилась на свой организм за внезапно пришедшие месячные. Неполный секс ее смущал…

В течение десяти дней Утякин старался плотно работать с Ангелиной, пытаясь вернуть ей память. Никакие физрастворы и расслабляющие снадобья не помогали мозгу старухи открыть кладовые воспоминаний.

– Не помню! – напрягалась Лебеда отчаянно. – Ничего!..

Приходил даже на консультацию психиатр, но он лишь развел руками, определив просто – «люди много чего забывают, особенно если не хотят помнить».

– Может, от перемены погоды свалилась я? – предполагала старуха.

«Как же! – злился про себя Михаил Валерианович. – У тебя сосуды не хуже моих! Видать, прав я, и тебя ящерка укусила. Где же ты ее нашла?.. Или она тебя?»

Было подозрение у Утякина, что старуха что-то темнит насчет потери памяти, но на чистую воду ее вывести не получалось, да и для главного дела это не имело особой важности. Теперь она под постоянным присмотром!