Альбом для марок - Андрей Яковлевич Сергеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Были снобы вроде Бакланова с его залуибуссенарами. А в общем, читали случайное.
По дневнику список прочитанного с 30 января 44 г. по 21 января 46 г.:
Н. Чуковский – Водители фрегатов,
Ильф и Петров – Одноэтажная Америка,
Шульц – Синопа – маленький индеец,
Бажов – Малахитовая шкатулка,
Гоголь – Собрание сочинений,
Байрон – Корсар,
Соловьев – Возмутитель спокойствия,
Жюль Верн – Таинственный остров – очень интересно,
Бальзак – Шагреневая кожа – дрянь,
Вальтер Скотт – Граф Роберт Парижский – оч. интересн.,
А. Дюма – Десять лет спустя,
Диккенс – Оливер Твист – оч хор 5.,
Давыдов – Русские Робинзоны,
Жюль Верн – Путешествие к центру Земли,
Конан-Дойл – Рассказы о Шерлоке Холмсе,
Тарле – Наполеон,
Джек Лондон – том XVI,
Де Коппет – Проповеди для детей – замечательная книга,
Тютчев – Стихи[30],
Диккенс – Колокола,
Сверчок на печи,
Рождественская песнь в прозе,
Записки Пиквикского клуба,
Эренбург – Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников,
Ал. Толстой – Хлеб,
Гребнев – Арктания,
Приключения катера Смелого,
Шекспир – Король Лир,
Лурье – Письмо греческого мальчика,
Чехов – Юмористические рассказы,
Овалов – Рассказы майора Пронина,
Савельев – Немые свидетели,
Конан-Дойл – Марракотова бездна, Затерянный мир,
Новиков-Прибой – Соленая купель,
Грач птица весенняя,
Станюкович – Путешествие вокруг света на Коршуне.
В моем случае не так уж и плохо. А кроме этого – постоянные Пушкин/Лермонтов, выученные наизусть Облако в штанах и русский фольклор Саводника, да еще гимназическая хрестоматия Наш мир от былин до Бальмонта и сытинская детская энциклопедия.
Четвертое влияние – самое слабое – сказалось на мне заметнее, чем на других: я не только читал, я и начал писать.
Третье и Второе – наверно, как на всех.
Первое было мучительством.
Бабушка/мама всегда всего боялись, всегда всем пугали. Невозможно понять, как мама могла отдать меня в семилетку вообще, да еще в такую семилетку.
Время брало свое, и, с трудом прижившись, я стал замечать: в школе и вокруг школы мало кого мудохали, никого в смерть не испи́здили, никого ни разу не пописа́ли. Когда кто-нибудь оголтелый ко мне приебывался, всегда сам собой возникал неблагородный заступник. Мерзкие школьные завтраки шли на хапок, но мне доставались всегда. И изначальное состояние настороженности сменилось состоянием скуки.
Скучно было не мне одному – всем.
Изнывая от скуки, пытались развеяться, глумясь над учителями и друг другом. Ритуал рождался от скуки и, будучи механическим повторением заученных действий, не мог не продолжить скуку.
От скуки, встрепенувшись, неслись куда попадя:
Улица Дурова дом 25 —
Слону яйца качать.
От скуки – экзотика – бежали к забору напротив Фору́ма, где пленные немцы строили большой дом с башенкой. Немцы были крупней, мордатей и на вид благодушней тощих мрачных прохожих. Кто-то пустил парашу:
– Немцы едут домой! —
и мы бросились к открывшимся перед законченным домом воротам с колючей проволокой и увидели немцев в грузовиках. Неожиданно для себя мы закричали и замахали шапками. Немцы заулыбались, кто-то осторожно поднес пальцы к кепи. Грузовики уехали.
От скуки толпой ходили на Трифонку. Туда, за Ржевский вокзал, пригоняли составы военной и предвоенной мелочи – цинк, алюминий, железо, медь, никель. Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия, Чехословакия, Словакия, Богемия-Моравия, Венгрия, Румыния, Югославия, Сербия, Болгария, Греция, Бельгия, Голландия, Дания, Норвегия, Франция, Германия. Смысл – со звонком зашмальнуть под потолок горсть-другую:
– Хапок!
Я собираю марки/монеты, сколько себя помню. В школе образовалось предложение. У меня была твердая валюта – завтраки, которые я все равно не ел. На большой перемене в класс вносили поднос – каждому бублик и грязненькая подушечка. Вещи и услуги ценились в один-два-три-пять-десять-двадцать завтраков. На завтраки я выменивал что посеребрянее:
Бородинский рубль,
Кронунгсталер,
Зигесталер,
Дер Кёниг риф,
Рейнланд,
Гёте,
Ян Собеский и т. д.
Так как обе вступающие в сделку стороны – барыги, то для выделения мне дали еще прозвище: спекулянт. Я не обижался на спекулянта: во-первых, ритуал, во-вторых, мне нравился процесс купли-продажи. Как в Мертвых душах мне крайне импонировал приятный приобретательный Чичиков.
Читаный-перечитаный Возмутитель спокойствия, то есть Насреддин в Бухаре, соединился с Тысяча и одной ночью, и в бредовых грезах перед засыпанием восточная яркость года два-три казалась выгодным противовесом нашей серости.
Если сформулировать: пестрый халат, глинобитная прохлада в зной, премудрости медресе. А еще лучше обосноваться в Багдаде, изучить Капитал, торговать по науке и разбогатеть. У Маркса про капитал сказано все – дурак, кто не учится у него этот капитал наживать.
От скуки я стал сочинительствовать. Не воспарял, а доходил, потешая соклассников. Изложил стихами биографию классной руководительницы. Она с мужем-инспектором ютилась в каморке при школе. В школьном коридоре они постоянно просушивали/проветривали разнообразные шмотки. Живя у всех на виду, они, естественно, были притчей во языцех. Я кое-что досочинил, без мата не рифмовалось; сейчас вспоминать стыдно.
…Ваня Дураков инспектор,
Бздит его и сам директор.
Ваня дерика пугал —
Тот училкой Лидку взял.
Раньше жала между ног,
Теперь стала педагог и т. д.
Пустил по рукам. Читатели так хихикали, что через пол-урока стихи оказались в руках у героини. Что она могла сделать? При коллективном походе в театр – все билеты у нее – сказала билетерше: – Не наш, – и меня не пустили. Много недель ставила четверки по дисциплине, пока мама, удивившись, не сходила в школу.
Настоящим учебником, введением в кухню советской поэзии был для меня альбом пародий Архангельского, как-то забредший в класс. Я решительно входил в курс премудростей:
…Дворник намерен улицу мыть,
Хочется кошке курчонка стащить,
Тянется в люльке младенец курить,
Хочет пол-литра старик раздавить.
Утро настало. Корова мычит,
Зампрокурора в хавере торчит,
Фрей-математик блюет в автомат,
Поп не молитву бормочет, а мат…
Успех, признание… Такое сочинительство не освобождало душу, не спасало от домашней клаустрофобии и школьного ритуала – и от одиночества.
Ибо я все годы семилетки пытался высмотреть, раздобыть друга.
В третьем классе мама пыталась свести меня с Вадей Череповым – из хорошей семьи. Всю ту зиму я проболел, а потом меня перевели в другую школу.
В пятом я попытался свести знакомство с хорошеньким Мишей Кушнером – кличка Наташа. Раза два звал к себе.
