В поисках грустного бэби - Василий Аксенов

Звучит это, между прочим, почти как начало романа Эдуарда Доктороу «Рэгтайм», который я когда-то перевел для журнала «Иностранная литература».

«Сегодня, сорок лет спустя, — пишет мистер Берне, — я разговаривал с миссис Сайзер, которая продолжает жить по тому же адресу. Она поделилась со мной ломтиком истории.

Дома в нашем квартале были построены между 1910 и 1920 годами. У района была прекрасная репутация (эти слова многозначительно подчеркнул мистер Берне) благодаря его расположению и выдающимся обитателям.

Здесь жил, например, личный врач президента Калвина Кулиджа доктор Стайлс, который лечил от заражения крови младшего из президентских сыновей вплоть до трагической смерти последнего. Здесь также жил — подумать только! — покоритель Северного полюса коммодор Роберт Пири. Памятная доска размещена у входа в его дом, в котором ныне содержится семь отдельных квартир».

Поразительно то, что мистер Берне выдерживает стиль романа «Рэгтайм» вплоть до помещения одного из героев этой книги на улицу Вайоминг.

«Миссис Сайзер, — пишет он, — в свои девяносто два года все еще милая и живая леди. «Я не хотела бы жить нигде, кроме Вашингтона, — говорит она. — Я здесь родилась, и что бы ни случилось, хорошее или плохое, я люблю это место».

Далее в «Сторожевом листке» дебатируется проблема одностороннего движения, предлагается вниманию обывателей расположенный поблизости общественный центр, где можно заниматься спортом, рассказывается о мероприятии по добровольному высаживанию крокусов и даффоделий, благодаря которому сделан еще один шаг не только в сторону украшения нашей улицы, но и в сторону развития духа комьюнити.

Не обошлось и без коммерческого объявления — закон капитализма. Соседка Софья Подольски сообщила, что продает морские ракушки, а также изготавливает из них фигурки слонов, уток и сов.

К образу улицы Вайоминг следует еще добавить, что она застроена в основном трехэтажными домами викторианского стиля. На ней всего два магазина, торгующих необходимым. В первом, круглосуточном «7 — 11», можно купить горячую сосиску и пожевать. Во втором магазине продается пища духовная, а именно: оккультные книги и загадочные предметы.

Благодаря тому, что мы расположены на вершине холма, из наших окон можно великолепно наблюдать национальные фейерверки. В День Независимости однажды перед нами открылось фантастическое зрелище. Праздничный фейерверк совпал с колоссальной грозой. Происходило как бы соревнование многоцветных людских шутих с поперечными и продольными небесными молниями. Завершилось это на удивление мирным дождем.

Наша улица расположена таким образом, что ее можно отнести к трем районам города — дипломатической Калораме, артистическому Кругу Дюпона и этническому Адамс-Моргану, который круто опровергает установившийся в мире стереотипный образ американской столицы с ее торжественными фасадами.

Адамс— Морган получил свое название от слияния имен двух десегрегированных школ, сам себя он называет маленьким Нью-Йорком, что, к счастью для нас, его обитателей, -большое преувеличение. У Нью-Йорка же пока не хватает зазнайства называть себя большим Адамс-Морганом.

На Нью— Йорк мы похожи прежде всего пестротой своего населения. На субботнем базаре на перекрестке Восемнадцатой улицы и Коламбиа-роуд кого только не увидишь: белые фермеры с внешностью советских хиппи, жители Карибских островов с их «бочечными оркестрами», какие-то странствующие французы, корейцы, китайцы и вьетнамцы, индусы и арабы; Латинская Америка представлена во всех вариантах. С чернокожими тут тоже не все так просто, далеко не все они американские негры, много встречается и иностранцев, в частности нигерийцев-милейший, между прочим, вежливый и веселый народ.

Однажды жена пошла за покупками и сказала черной продавщице, что у нас скоро праздник — православная Пасха. Так ведь это и наш праздник, воскликнула продавщица, мы тоже православные, из Эфиопии бежали от полковника Менгисту.

Основательная здесь также процветает и социальная пестрота или, как выразился бы советский классик Анатолий Софронов, — контрасты, контрасты. Среди машин, запаркованных вдоль тротуаров, можно увидеть новенькие «Ягуары» и «Мерседесы» рядом с огромными полуразвалюхами, оставшимися от шестидесятых годов.

Очень много в нашем районе писателей. Из многих окон стрекочут пулеметики пишущих машинок. Однажды пошли мы на блок-парти, стали знакомиться с соседями и выяснили, что добрая половина из них писатели. Каково же было их удивление, когда они узнали, что и я — писатель.

Немало здесь и бродяг, похожих на знаменитых французских клошаров, но в американском варианте, для которого в здешнем наречии немало имеется словечек, их называют и «трамп», и «бам», и «хобо», все приблизительно соответствуют советскому слову «бич», которое — вообразите — берет свое начало от английского beach и определяет людей, предпочитающих отдых на пляже работе на море. Иногда мне кажется, что и эти бродяги — писатели. Один из них, например, всегда просит у меня пять долларов. Явно писательский размах, не правда ли?

Народ здесь нередко настроен на шутку. Собачники друг друга спрашивают: как часто ваша собака водит вас погулять? Старушка, хихикая, обращается к бегунам, затормозившим у красного светофора: вы что. ребятки, хотите пи-пи? Иногда появляется черный красавец в огромном розовом тюрбане, желтом развевающемся халатике и зеленых кисейных штанишках. Скромно потупив глаза, понимая, какое огромное удовольствие доставляет окружающим, он прогуливается от моста Дюка Эллингтона до кафе «Станция Колумбия».

Среди всех этих пестрот района Адамс-Морган наблюдается и политическая пестрота. Вот, например, два приятеля, владельцы антикварных лавок. Один сбежал из Венгрии в 1956 году, второй — из Румынии лет десять назад. В их разговорах, надо сказать, мало присутствует симпатии к «самому передовому учению». По соседству, однако, располагается и другая лавка «Революционные книги». Хозяева ее с присущей этому типу людей бездарностью навалили в витрину книги наших старых знакомых — Маркса, Ленина. Сталина, портреты Брежнева, обнимающегося с Кастро. Кастро, обнимающегося с Ортегой — сандинистским Ворошиловым. Задник витрины выполнен в красках мятежного Октября, то есть красным и немного черным — как бы вихрь.

Раз, проходя мимо витрины «Революционных книг», я вспомнил боевой орган трудящихся всего мира, московскую «Литературную газету», в частности статью некоего Изюмова под названием «США — стоп-кадр» или что-то в этом роде. Статья была преогромнейшая, как бы отчет по командировке, и основной ее темой оказался, как товарищ Изюмов оригинально в духе Анатолия Софронова выразился, «разгул реакции в Америке». Вернулись времена маккартизма, сообщает он советским читателям, простые американцы сейчас находятся под жесточайшим идеологическим контролем. Если что-нибудь читаешь не то, если даже получаешь письма из лагеря мира и социализма, немедленно «пополнишь собой» — ох, нравятся мне эти оборотики! — «ряды безработных», а то и в тюрягу загремишь. Администрация Рейгана, пишет Изюмов, наглухо закрыла доступ к источникам правдивой информации, «Литературная газета» запрещена повсеместно. Во избежание знакомства американцев с истинами марксизма-ленинизма в стране жестоко возбраняется продажа коротковолновых радиоприемников.

В другой раз как-то остановились мы перед этой витриной с приятелем. «Странное дело, — сказал он. — Почему-то не видно здесь книг Троцкого. По идее, здесь ведь должен быть и Троцкий, не так ли?»

Мы зашли внутрь. Два молодых продавца левоамериканской наружности сидели под огромным, в полный рост и в натуральную величину, портретом Ленина в кепке и с бантом. Любопытно, почем этот кот? Наверное, не продается. Так и оказалось — святыня! «А какие у вас есть книги Лео Троцкого?» — спросили мы. Молодые люди замялись. «Видите ли, мы не держим книг Троцкого, потому что у него был довольно односторонний взгляд на революцию. Впрочем, есть у нас очень хорошая книга профессора Гаванского университета Реригеса „Порочная сущность троцкизма“. Вам завернуть?»

Вдоль стены висели портреты разных людей, отличавшихся разносторонними взглядами на революцию, — Сталина, Ким Ир Сена, Хо Ши Мина, Мао Цзэдуна, Брежнева, Суслова, Чапаева…

— Как вы думаете, джентльмены, кто привлекательнее, Сталин или Мао? — спросили мы.

В каком смысле? — несколько опешили молодые люди.

— Ну, в смысле мужской красоты.

Молодые люди переглянулись, нахмурились, пожали плечами.

— Неуместный вопрос. В самом деле неуместный, бестактный вопрос.

— А нет ли у вас портрета или какого-нибудь произведения маршала Лаврентия Павловича Берии? — в шутку спросили мы.

Шутка, увы, тоже оказалась неуместной. Нам тут же была предложена книга Берии «К истории большевистских организаций Закавказья» в дивном английском переводе, даже передающем кавказский акцент автора.