В поисках грустного бэби - Василий Аксенов

— Ну, в смысле мужской красоты.

Молодые люди переглянулись, нахмурились, пожали плечами.

— Неуместный вопрос. В самом деле неуместный, бестактный вопрос.

— А нет ли у вас портрета или какого-нибудь произведения маршала Лаврентия Павловича Берии? — в шутку спросили мы.

Шутка, увы, тоже оказалась неуместной. Нам тут же была предложена книга Берии «К истории большевистских организаций Закавказья» в дивном английском переводе, даже передающем кавказский акцент автора.

Может быть, где-нибудь в других районах и в самом деле реакция — в Адаме-Моргане, как видим, революция продолжается.

Шел однажды ночью по Вайоминг-авеню один наш друг, по имени Эли Ливайн, в руке нес авоську с двумя предметами, одним авангардистским — рукописью романа «Палисандрия» Саши Соколова, другим традиционным — пирогом с капустой.

Навстречу пружинисто двигался «чегевара», горел глазами. Эли Ливайна трудно не ударить: уж слишком интеллигентная наружность. Революционер так и сделал — бенц Эли по башке, хвать авоську и был таков!

Ночь прошла для нашего друга в зыбких рефлексиях, в мучительных сопоставлениях исторических параллелей. Для революционера, как выяснилось, ночь тоже не прошла даром. Утром, бледный до серости, он появился у порога Эли Ливайна, вернул ему авоську с содержимым и попросил прощения за акт непродуманной экспроприации. Сейчас, бежав из жарких бурь «пылающего континента», юноша все больше склоняется к прохладному влиянию Вермонта. Хорошо подстриженный и чистый, он готовится к поступлению на русское отделение Джорджтаунского университета. Трудно все-таки предположить, что этот перелом произошел у него под влиянием пирога с капустой, скорей всего, все-таки под влиянием авангардной русской повести. А еще говорят о «нравственном дефиците» авангарда! Как Маяковский-то писал: «Да будь я и негром преклонных годов, и то б, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». Что уж говорить о молодом «чегеваре» из района Адамс-Морган!

В зоне нашего треугольника Калорама. между прочим, располагается немало советских учреждений: трехэтажный дом советских агентств печати на Восемнадцатой улице, генеральное консульство на Фелпс-Плэйс, торговая миссия в элегантном особняке напротив отеля «Вашингтон Хилтон», у стены которого странный «Ромео» разрядил свой пистолет в президента этой страны.

Мимо этого особняка я пробегаю по своему маршруту едва ли не через день. Однажды вижу: три сотрудника на виду у всего города с лопатами копают что-то в садике под бронзовым хвостом лошади генерала Маклеллана.

Я остановился прсмотреть. «Что это вы, ребята, делаете? — спрашиваю. — Нашли что-нибудь ценное или, наоборот, прячете чего-нибудь интересное?» Они мрачно на меня посмотрели: «Ты, видно, сукин сын, забыл, какой сегодня день. Популярно объясняем для невежд: 21 апреля — Всесоюзный Ленинский коммунистический субботник; иными словами, День Всенародного Окучивания. Грядочки копаем для крокусов и даффоделий».

Однажды, прогуливаясь, я неизвестно с какой стати купил в книжной лавке Джорджтауна «Одиссею» на английском языке и поплелся к Дюпону — редкий случай, когда выдался свободный час для предания любимому и на сто процентов неамериканскому занятию — шлянию по городским улицам.

Все кишело вокруг в деловитых пробегах. На ушах торговали поросячьими носами к предстоящему матчу наших «Скине» с чужими «Долфинс». В новоотстроенном полустеклянном «Вашингтон-сквер» открылась еще пара шикарных магазинов. На Дюпон-серкл я был остановлен дамой, которая спросила, почему русские писатели столь склонны к сатире. В целях гармонизации действительности, мэм, ответил я и последовал далее за фонтан. Был серый, прохладный, столь идеальный для городского шлянья день. За фонтаном собирали деньги в пользу жертв режима Хомейни. Я дал, что нашлось в карманах, файв бакс [98]. Далее пара рыженьких требовала демонтажа ракет «першинг». Им я не дал ни копья. Над пиццерией «Везувий» поднимался тревожный дымок. «Крамер-букс» вывалил в окно очередную свалку книжных шедевров. Проголодавшись, я толкнул какую-то дверь и оказался в заведении, где пахло фаршированным перцем. И, только лишь взяв меню, я сообразил, что сижу в греческом заведении, которое так и называется — «Эллада», что гипсовая статуя в углу — не кто иная, как охотница Артемида, и что в сумке у меня лежит не что иное, как «Одиссея», которую я купил час назад по неизвестному побуждению.

Заказав стакан рицины — неужели Улисс пил такую же гадость? — я стал читать:

И голосом звонко-приятным богиняПела, сидя с челноком золотым за узорною тканью.Густо разросшись, отвсюду пещеру ее окружалиТополи, ольхи и сладкий лиющие дух кипарисы;В лиственных сенях гнездилися там длиннокрылые птицы,Кобчики, совы, морские вороны крикливые, шумнойСтаей по взморью ходящие, пищи себе добывая…

Итак, к Средиземному, к колыбели человечества; остров Калипсо, США.

Рассказывая о нашем быте в Вашингтоне, нельзя не упомянуть и наших побегов из столицы: ведь если из столицы нельзя убежать, она превращается в гнусную дыру.

Лучше всего из столиц удирается зимой. Из Москвы посреди зимы «рвут когти» в Крым или на Кавказ, из Вашингтона драпают во Флориду или на острова Карибского моря. Расстояния адекватные.

С зимними побегами в Америке мне повезло: январь — блаженный перерыв в академической деятельности, и можно сняться с места с той же легкостью, что и в Москве, где круглый год был блаженным перерывом в академической деятельности за полным отсутствием таковой.

Однажды в январе решили: стыдно не побывать в Ки-Уэсте, и вот мы в Ки-Уэсте, который соотносится с роскошным Майями примерно так же, как излюбленная русскими писателями восточно-крымская деревня Коктебель соотносится с профсоюзным великолепием Сочи. Здесь нет арабских шейхов с гаремами и телохранителями, каждый владеет своим телом на свой собственный риск, нет здесь и международных казино с их специфической публикой, а любители золота предпочитают добывать его в костюмах для подводного плавания. В центре старого Ки-Уэста на выставке сокровищ экспедиции Мэла Фишера наибольшее впечатление на посетителей производит золотой кубок губернатора провинции Куско, на дне которого лежит перстень. В перстень вправлен камень, называющийся, кажется, азурит, это сильнейший антидот мышьяку. Тиран при помощи этого перстня обезвреживал отравленное. Интересно, есть ли такие перстни у современных тиранов?

Первая же прогулка по главной улице Дюваль показала, что приехали недаром: публика здесь кучкуется незаурядная — заповедные хиппи шестидесятых годов, представители половых меньшинств, не пуганные критикой писатели и кто-то еще. Дополнительную остроту придают прогулке надписи на лавках: «Heavily armed! You loot, we shoot!» [99]

Собственно говоря, остров Ки-Уэст известен каждому интеллигенту в России благодаря роману Хемингуэя «Иметь и не иметь». Мы тоже не лыком шиты и роман читали, хотя и не помним, что там происходит. Остались в памяти лишь только детали романа, и одна, например, вот такая странная. Хемингуэй пишет, что в Ки-Уэсте всегда стояла какая-нибудь эстонская яхта. Эстонские путешественники почему-то облюбовали остров для стоянок, посылали отсюда корреспонденции в свои буржуазные газеты и ждали гонорара, чтобы продолжить путь. Сейчас в порту Ки-Уэста всяческих яхт навалом, но эстонских мы не заметили.

Хемингуэй провел на Ки-Уэсте десять лет, и это были, кажется, самые его продуктивные годы. Остров гордится им. В его любимом баре, который называется «Неряха Джо», по всем стенам висят его портреты в дубовой раме и постановление мэра, объявляющее 21 июля Днем Папы Хемингуэя.

Открыт для обозрения и дом классика — окруженный пальмами большой двухэтажный дом богатого и стильного человека. В доме и вокруг масса грациозных котов. Я заметил двух рыжих, дымчатого и сиамца, но их там было, пожалуй, не менее десятка, словом, поддерживается эта котолюбивая хемовская традиция.

По вечерам над ресторанами… В старом Ки-Уэсте на каждом углу кабачки: окна без рам, двери открываются прямо на улицу, везде с гитарами чудаковатые певцы. В «Неряхе Джо» каждый вечер пели песню о нобелевских лауреатах, в первую очередь, конечно, о Хеме, потом о Фолкнере, Альбере Камю, упоминались также и наши — Пастернак и Солженицын; о Шолохове и Бунине почему-то забыли.

На закате на набережной ежезакатный фестиваль бродячих артистов. Черные ребята методично колотят в тамтамы, белые англо-американские, столь уже знакомые всему миру чудаки, на скрипках, цитрах, флейтах исполняют музыку средневековья, над толпой на ходулях проходит жонглирующий факелами циркач… в толпе людей и собак легкие поцелуи, легкие потасовки, здесь же ужинают, сидя прямо под ногами, пьют пиво, покуривают сладкую травку… Жонглер кричит: «Господа, я прямо из Брюсселя, без пересадки из Брюсселя!» Вообразите, в Ки-Уэсте Брюссель — это экзотика… А что, если объявить: «Я прямо из Коктебеля!»?