Оружие победы - Василий Грабин

Так последовательно разбирали агрегат за агрегатом, механизм за механизмом; дефекты фиксировали и устраняли. Затем пушку собрали, проверили, замерили усилия на маховиках — отклонений почти не было. Главным источником неприятностей осталась полуавтоматика.

Все данные проверки тотчас же отправили на завод, чтобы КБ успело вовремя внести коррективы в чертежи.

Началось испытание возкой. Работники полигона проложили маршрут по самым тяжелым дорогам, и это было правильно, потому что на войне дороги могут быть самые разные.

Транспорт вышел в установленный час. Я сидел на лафете, чтобы на себе испытать, как работает подрессоривание. Нужно сказать, что на лафете пушки ехать ничем не хуже, чем на легковой машине, и гораздо приятнее, чем на грузовой. Проверив качество подрессоривания, я поехал позади пушки — так лучше наблюдать за ее поведением.

Пушка вела себя по-разному, в зависимости от состояния дороги. То ее бросало, то она непрерывно вибрировала. Двигались мы со скоростью 20–25 километров в час. Перевалило уже за полдень, но до конца намеченного пробега было еще далеко. Иногда испытатели останавливались, осматривали пушку и снова продолжали путь. После примерно 200 километров стало заметно, что пушка все время кренится в одну сторону: признак того, что рессора разрушалась. Некоторое время спустя из лобовой коробки выпал кусок стальной пластины. Я остановился и взял его с собой. Поломался верхний лист рессоры, и теперь резиновый буфер стал на себя принимать удары боевой оси. "Да, ненадежна пластинчатая рессора", — подумал я, осматривая излом пластины, но понять, в чем суть дела, не мог. Тут нужен глубокий анализ, поэтому я и захватил с собой кусок пластины: пусть в лаборатории разберутся. Сделали отметку в журнале, а пробег продолжался независимо от того, что рессора разрушилась: важно было знать, сколько простоит резиновый буфер.

С обкатки вернулись поздно ночью. На следующий день работники полигона и заводская бригада снова приступили к осмотру всех механизмов. Дефекты оказались незначительными. Резиновый буфер в порядке, но тяжело было смотреть на рессору, у которой разрушилось несколько верхних листов. Мало она жила, очень мало. Наше огорчение усилилось, когда в лаборатории проверили поломанные места и не обнаружили никаких дефектов. Значит, нужно вообще увеличивать живучесть рессоры. А как?

Пока были обнаружены два крупных недостатка: полуавтоматика затвора и рессора. Кроме того, порядочно набралось мелких. Все они попадали на учет в мою записную книжку и тут же — в КБ. Там товарищи вносили нужные изменения в чертежи. Каждый обнаруженный недостаток подтверждал правильность нашей точки зрения: новую пушку, как и любую другую машину, нужно тщательно испытать на заводе, а потом уж передавать заказчику. Этим я не хочу сказать, что инженер-испытатель военного полигона был необъективен. Нет, он был объективен, тактичен и участлив к нашим бедам, давал хорошие советы, которые потом пригодились нам при доработке механизмов и агрегатов, но это не меняло сути дела.

Наступило последнее испытание — очень ответственное — на прочность. Как и в первый раз, орудие установили на бетонную площадку, сложили возле него штабелями ящики с усиленными патронами, и началась стрельба — непрерывно, выстрел за выстрелом, как только успевал орудийный расчет.

Когда уже перевалило далеко за половину боекомплекта, стали появляться отказы в работе полуавтомата затвора. Орудие работает, но длина отката ствола больше нормального. Вот осталось только четыре невыстреленных патрона, три, два, один… Нервы напряжены до предела, в непрерывном грохоте ничего не слышно и почти ничего не видно — все в дыму. Так хочется, чтобы больше не было никаких дефектов. И вот заряжают последний патрон. Щелкнул затвор, раздался последний выстрел.

И вдруг я вижу, как взметнулось кверху дуло ствола. Так уже было несколько раз, потому что некоторые детали подъемного механизма оказались сделанными плохо, но раньше, дойдя до какого-то предела, ствол останавливался, и потом его возвращали в исходное положение. В этот раз он не остановился: дошел до зенита и грохнулся навзничь, к хоботовой части станин. Я буквально застыл на месте. А когда пришел в себя, увидел, что вращающаяся часть оторвалась от лобовой коробки и лежит между станинами. Ствол дымится, горит — догорает краска, орудие исполнило все положенное по программе и больше уже не могло сделать ни выстрела. Оно вышло из строя.

Мы продолжали стоять у погибшего в тяжелом труде орудия. Никто не мешал нам, никто нас не отвлекал. Все на полигоне понимали душевное состояние людей, которые создавали это орудие, работали днями и ночами, чтобы не опоздать, заботились о нем до последнего часа. Никому из нас и в голову не могла прийти возможность такого финала. Не было у пушки крупных дефектов, не должно было этого случиться, а случилось. Вот вам и результаты борьбы молодого завода и молодого коллектива конструкторов. Все это нас настолько сильно потрясло, что мы и не заметили, как появился фотограф с аппаратом и стал фотографировать изломавшуюся пушку.

Фотоснимки нужны были для отчета. Пройдет время, какой-нибудь историк увидит эти снимки, но он не увидит людей, которые в тот момент стояли у пушки, убитые горем, не узнает, о чем они думали. А они думали об одном: что же привело к тяжелой аварии?

Как выяснилось впоследствии, причина заключалась в плохой сварке: сварной шов, скреплявший отдельные части лобовой коробки, был чуть приклеен, как замазка. Он не разрушился при нагрузке, а буквально отстал от металла. Это и привело к аварии. 3

Надо ли говорить, что мой доклад не обрадовал Павлуновского и Артамонова.

— Можно ли доработать пушку? — спросил Иван Петрович.

— Да, можно. Решение всех вопросов, кроме полуавтоматики, уже намечено и разрабатывается в КБ.

— А как быть с полуавтоматикой?

— Обдумываем. Наметки некоторые есть.

После тщательного обсуждения начальник ГВМУ сказал:

— Посмотрим, как отреагируют военные. А вы пока занимайтесь доработкой. И быстрее!..

Невесело мне было возвращаться на завод. Не мог я простить себе, что допустил такую ошибку, приняв решение соединить сваркой листовой короб и верхний лист лобовой коробки, а также применить сварку на верхнем станке. Но очень уж заманчива была сварка экономичностью изготовления лобовой коробки!

Чем больше я думал о случившемся, тем меньше нравились мне некоторые мои решения при создании и испытании опытного образца пушки Ф-22. Теперь многое сделал бы по-иному.

Самым страшным было разрушение лобовой коробки и верхнего станка. Но здесь выход ясен: надо изменить способ соединения деталей, отказаться от сварки. Раз литая коробка для завода непосильна, значит, надо применить болты и заклепки.