Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев

именем Кондрата Жегунова. Трудно набирала силу земля. Родила семь, восемь центнеров на гектаре. Потом снова назад — шесть с половиной. И опять медленно вверх — восемь, десять…

Поле не станок. Встал к станку умелый токарь — и в один день горка деталей выросла вдвое. На поле не так. Василий Волков с товарищами — мастера классные: и пахать, и сеять, и жать. Машины знают, землю любят. Если бы только от этого зависел хлеб! Небом крытое поле сурово и капризно, великого и непрерывного упорства требует от человека. В упорстве и преданности земле — заслуга Волкова. Чем другим объяснить, что такие же дети крестьян снялись с земли и уехали в города, а он остался, из года в год пахал, пахал, пахал. Иной год радовал — колос был налитой, рожь стояла густо. Утешался: наконец-то! Но потом опять: то вымокло, то вымерзло, то дожди полили — горько жать такой хлеб. А хлеб не чей-то, он свой. Каков на поле колос — таков на столе кусок. Ну как не опустить рук, как не заглядеться на заводские трубы Ржева. Засматривались, легко расставались с землей, уходили многие. Но он не ушел. Заслуга ли? Да! Верность долгу всегда была и будет заслугой. И поле наконец вознаградило терпение. Поле не бывает неблагодарным. Оно не торопится вознаградить хозяина — это так, но коль верен он земле, то дождется награды. Сейчас Волков собирает хлеба по 18—20 центнеров с гектара. Много или мало — это смотря с чем сравнивать. С черноземами — мало, с прошлым — много. Местная статистика утверждает, что тут с начала века более двенадцати не брали.

Поле награждает хлебом, народ — уважением. Василию Николаевичу Волкову присвоено звание Героя Социалистического Труда. В ноябре 1969 года ездил делегатом на третий съезд колхозников.

Через Красную площадь медленно двигалась очередь. Делегаты шли к Мавзолею Ленина. Шорох шагов по брусчатке, тихий и ровный, казался Волкову очень знакомым. Он вслушивался в шорох, и перед глазами вставало поле: так шумят спелые колосья под ветром. Ш-ш-ш… шаг. Ш-ш-ш… шаг. Люди идут к Ленину. Несут Ильичу свои думы. И Волков несет. Его мысли начинаются от того дня, когда принес он к подножию памятные колосья. Потом мысли уносят туда, где на трибуну поднялся «типичный крестьянин». Зал Смольного. Волков думает о Кондрате Жегунове, который видел Ленина и так просто, как хорошему знакомому, передал поклон от дубровских мужиков. Волков идет к Ленину. Если бы можно было передать поклон… Что бы он, Волков, сказал? Сказал бы, что на том поле, где погиб Кондрат, дети его сеяли хлеб. Сказал бы, что поле изрыла война и детей его унесла, но сеют там хлеб внуки. И вечно будут сеять! Написанный ленинской рукой декрет отдал крестьянам ее, землю, в вечное пользование. Это значит, что и дети мои, и внуки, и правнуки будут засевать то поле. Всегда. Вечно.

* * *

«Она пела так, как могла петь только богиня пения, которая своим голосом укрощала не только людей, но и зверей. И эта певица пела так, что рыбки на дне моря встрепенулись. Ей так хлопали в ладоши, такой был шум в зале, точно тысячи журавлей слетелись и колотили своими носами в пол», — писала газета города Йокогамы о гастролях Дарьи Михайловны Леоновой в Японии. Во второй половине семидесятых годов прошлого столетия знаменитая русская певица потрясает слушателей Европы, Японии, Китая, Америки своим божественным контральто.

«Леонова владеет обширным звонким голосом: две октавы с половиною, от нижнего „соль“ до верхнего „до“», — писал М. И. Глинка. «У Леоновой, — замечал А. Н. Серов, — несравненно больше таланта, больше божественного огня, чем у многих артисток, пользующихся европейской славой».

Овеянная мировой славой актриса тоскует по родине: «Как ни хорошо, ни интересно было везде, где я побывала, но именно во время путешествия во всей силе сказалось чувство привязанности к родной стране».

Родина Дарьи Михайловны Леоновой — деревня Ражково под Селижаровом. Отец ее был крепостным в Осташковском уезде, но сбежал от помещика. Когда Наполеон вторгся в Россию, Михаил Леонов вступил добровольцем в русскую армию. Сражался под Смоленском, Малоярославцем, на Бородинском поле, под Лейпцигом. Кутузов и Багратион лично вручали ему награды. Умный и храбрый солдат был произведен в офицеры. После войны в Петербурге женился на дочери мелкого чиновника и поехал на родину, в Осташковский уезд. В Вышнем Волочке, «где по каким-то делам отец должен был прожить некоторое время, — напишет впоследствии в воспоминаниях Дарья Михайловна, — я и родилась 21 марта 1829 года».

Не город на древнем волоке, откуда Дашу увезли в пеленках, а глухую деревню Ражково под Селижаровом считала актриса своей родиной. Здесь среди лесов и полей прошло ее детство. Здесь от крепостных она услышала и всем сердцем полюбила народные песни и впервые зазвучал ее дивный голос.

* * *

За Торжком мы сворачиваем с Ленинградского шоссе влево, куда показывает стрелка дорожного указателя «Митино». Нас накрывает тень старинного парка. В конце на поляне — погост Прутня: несколько изб, бело-голубая церковь среди старых лип, каменная ограда… Мы входим в зеленый сумрак, узкая песчаная дорожка ведет к памятнику из черного камня. На камне — стихи: «Я помню чудное мгновенье…» Над стихами — имя той, кому они посвящены: А. П. Керн. Более ста лет назад здесь похоронили женщину, вдохновившую поэта на бессмертные строки.

Тропа к могиле не зарастает. Люди идут. Не родственники, не знакомые — совершенно новые люди новой эпохи. Зачем? Что влечет нас на этот обыкновенный погост, каких на Руси тысячи? Чувство. Нам не хватает возвышенных чувств.

* * *

«Я ведь — от земли. Отца не видел: я незаконнорожденный сын бедной бобылки, оттого и Богданов, а Бельским стал от имени уезда. Был и пастушонком, я не очень-то меня баловала жизнь. Только и видел радости — у бабки…»

Николай Петрович Богданов-Бельский родился 8 декабря 1868 года в деревне Шитики Бельского уезда. Жил он с матерью в доме дяди. В 1877 году мальчика отдали в начальную школу в селе Татево, основанную в своем имении известным педагогом профессором С. А. Рачинским.

«Я всем ему обязан, и тем, что сделался художником. Маленьким мальчиком в школе я нарисовал на пробу нашу колокольню. А потом дьякона. Сказали: «И дьякон, и колокольня совсем как настоящие». Тогда Сергей Александрович задумался, не следует ли меня учить специально живописи, и после долгого размышления тринадцатилетним мальчиком отдал в иконописную мастерскую при Троице-Сергиевской лавре…

В монастыре я писал и портреты монахов. По два рубля платили. И стали меня расхваливать. Говорят — талант. Ну, тогда Сергей Александрович опять задумался: нельзя же оставить меня богомазом, если