Разрозненные страницы - Рина Зеленая

А в те годы нам приходилось, знакомясь с городом, куда мы приезжали на гастроли, слышать об отношении местных жителей к эстрадным концертам полярные суждения. Так, в одном городе еще на вокзале вам точно сообщают:

– У нас на эстрадные программы не ходят. Терпеть не могут. Любят только серьезную музыку и литературную классику.

А в другом городе могло быть и так. Человек купил билет случайно, на ходу, но именно на эстрадный концерт. А концертирует серьезный пианист. И вот у самого входа в зал можно услышать:

– Идем скорей, слава богу, не опоздали; концерт еще не начался – пианист играет.

А пианист приехал сюда и будет целую неделю играть каждый вечер соло – рояль для тех, кто любит и ценит серьезную музыку.

И вот мое слово как свидетеля, который должен говорить правду и только правду, – поездки артистов эстрады были просветительской работой. Пусть разной по значению. Но каждый вносил свою лепту как мог, сколько умел: певцы, танцоры, чтецы, которые рассказывают и самые грустные, и самые веселые истории, акробаты, вселяющие в человека веру в самого себя, в то, что ему доступно быть таким же сильным, ловким и смелым (я пишу о годах послевоенных, когда не хватало ни спортивных залов, ни инвентаря).

Я здесь не упоминаю о людях бессовестных. Были в эстраде убежденные халтурщики. За них всегда расплачивались остальные. Я не говорю о них потому, что я знала больше созидателей, чем разрушителей.

У Анатоля Франса есть рассказ. Жонглер ранним утром входит в собор. Он останавливается перед образом Богородицы, освещенным лучом солнца через витраж, и, не зная никаких молитв, встает на голову и начинает делать свои лучшие трюки. Только свое мастерство мог он принести ей как молитву… И мы, эстрадники, все ехали и ехали…

А людей, которые не любили эстраду, я знала сама, лично. Вот не нравилось им все, да и только: ни шутки, ни танцы, ни зрительные номера, ни песни. И не ходили они никогда на эти концерты.

У меня был такой друг в Ленинграде – профессор Исайя Александрович Браудо, блестящий музыкант-исполнитель, преподаватель консерватории по классу органа. На его органных вечерах залы были переполнены не только в Союзе, но и за рубежом. Вот он, например, сроду не бывал на эстрадных концертах.

Меня это нисколько не удивляло: я понимала, на каких разных полюсах мы с ним находимся, и, приезжая в Ленинград, я его даже никогда не приглашала на концерт. Это был необычный во всех отношениях человек. Например, он мог позвонить мне утром и сказать:

– У меня среди дня будет два свободных часа, и я хочу вам показать один ленинградский пейзаж, который еще не показывал. Сегодня как раз такой серый день.

Мы встречались с ним и ехали долго на трамваях, не помню куда, в Лесной или за Смольный. И там он, проведя меня какими-то сквозными подъездами и проходными дворами, выводил к разрушенной стене и, поставив у сломанной чугунной ограды, говорил:

– Теперь смотрите!

И передо мной действительно возникал пейзаж с видом на Охтенский мост, которого я с этой точки никогда бы в жизни не увидела, как и другие пейзажи, которые Браудо показывал мне раньше и потом. Исайя Александрович их коллекционировал и как бы дарил своим добрым друзьям. Показывал он мне пейзажи городские и загородные при освещении вечернем, сумеречном и ярко освещенные летним солнцем и пейзажи при зимнем ленинградском необыкновенном закате.

А на органных вечерах профессора И.А. Браудо я бывала, терпела всю музыку, два отделения. Человеку, не подготовленному совсем, как я, это было очень нелегко, но уйти было невозможно жалко. Меня Исайя Александрович не видел на сцене ни разу. А его жена – друг всей моей жизни – никак не могла с этим примириться и потребовала как-то, чтобы он пошел посмотреть меня. И профессор Браудо пошел на эстрадный концерт.

Потом он объяснял мне, что, наверное, я ему очень понравилась бы, но внимание его было поглощено пианистом. Этот концерт был в большом зале Дворца пятилетки: пели, танцевали, играли на скрипках разные артисты. Нынешних инструментальных ансамблей еще не было, и сопровождал весь концерт один пианист, бессменно сидя за роялем. Профессор Браудо восхищался его умением держать, или, вернее, поддерживать, всю программу своим мастерством, в ту же силу на протяжении двух отделений, составляя ансамбль и с певицей, и с виолончелью. Для меня эта оценка была лучшим, что я хотела бы услышать о концерте. Это так подтвердило мое убеждение в необходимости высокого мастерства каждого пианиста, сопровождающего концерт.

Браудо сказал, что рояль звучал, как оркестр. И это была правда: за роялем весь вечер сидел Давид Ашкенази.

Но ведь не всегда у рояля такой мастер. А я до сих пор не могу к этому оставаться равнодушной, хотя сейчас почти не принимаю участия в так называемых смешанных концертах. Теперь мои выступления – это вечера-встречи со зрителями, или беседы со школьниками в библиотеках, или выступления совместно с писателями на вечерах юмора.

А эстрада, как я уже писала, долгие годы продолжает оставаться нужным, важным видом искусства. Сейчас, когда контакты между народами так необходимы, чтобы лучше понять и обогатить друг друга, созданы программы интервидения. Искусству эстрады в них отводится достаточно большая роль как одному из действенных средств пропаганды.

И, разумеется, среди огромного богатства всех родов искусства – музыки, живописи, кино – эстрадные программы находят свое место. И, наверно, мастерам эстрады разных стран есть чему поучиться друг у друга. А зрителям совсем хорошо: сидят люди в Костроме или Самотлоре и смотрят программу фестиваля в Гаване или концерт в Зеленой Гуре. Просто – включил телевизор и смотришь. А в двухтысячном году, наверно, и того лучше будет.

Советская эстрадная программа всегда привлекает зарубежных зрителей. И не только медведями или «Калинкой». Выдумка и мастерство движут постоянно наше искусство вперед. Удивляет и радует то, как воспринимаются сатирические номера. Вот Аркадий Райкин. Он объехал полсвета, так ярко рассказывая о людях, характерах, пороках, недостатках, что получил признание и благодарность повсюду. В «Обыкновенном концерте» театра Образцова кукла-конферансье сделана остро, очень тонко и зло-сатирически, как бы всерьез, и, однако, понятна всему миру. Должно быть, не только потому, что поразительно играющий ее народный артист Зиновий Гердт говорит на всех языках…

Так и неслась наша жизнь без остановки. Только что мы были самыми молодыми и вдруг стали самыми старыми. Мы работали всегда. Раньше мне казалось, что люди другого поколения, более старшие, чем мы, стремились чего-то достичь, чтобы потом успокоиться, отдохнуть, почить на каких-нибудь лаврах. А мы – нет. И не потому, что это связано с материальным благополучием: работа может быть общественная или любая творческая, но она не прерывается никогда. Все мои товарищи всей жизни – чуть младше, чуть старше – только и думают о работе. Без нее жизнь невозможна.

Работать нужно постоянно, ритмично, как дышать. Нельзя отказываться от работы, как нельзя перестать дышать, считая: потом подышу, сейчас времени нет.

Так мой дорогой Лев Борисович Миров несется на гастроли и летит туда, где его ждут, где смотрят на него с восторгом, зная, что он готовит им, своим зрителям, самые прекрасные острые слова и замысловатые шутки.

Так мой милый, верный друг Сергей Каштелян в любое время дня и года, с любой температурой мчится к своим ученикам, зная, что только он сможет заставить человека делать то, что человеку и не снилось самому сделать.

В последние годы работа на эстраде часто превращается в нудные штампованные мероприятия. Хотя уровень мастерства актерского состава в целом стал гораздо выше, почти не появляется новых красок, выдумок. Может быть, я что-то упускаю, но интересных режиссеров-постановщиков мало. Поэтому особенно заметна яркая фигура режиссера Сергея Каштеляна, поистине настоящего мастера-учителя, постановщика номеров международного класса. Программы, поставленные С. Каштеляном, беспрепятственно преодолевают границы стран и материков, ибо это всегда зрелище, понятное в любой стране, а отдельные номера в любой программе блестят, как бриллианты, радуют, как чудо.

Год за годом я не перестаю удивляться мужеству и долготерпению С. Каштеляна. Неистощимая фантазия, чувство современности, чувство ритма, тонкое музыкальное чутье позволяют ему опередить всех, кто специально занимается разработкой трюков, балетно-эстрадно-цирковых номеров. Взяв иногда рядового начинающего актера, С. Каштелян не успокоится, пока не сделает артиста неповторимым мастером, даже если на это уйдут годы и годы, пока не будет создан неповторимый номер с такой выдумкой, с такой техникой, что его даже украсть трудно. Так шлифует камень мастер, зная, что все грани будут сверкать и радовать зрителя. А сам Каштелян, великолепный актер, рано перестал выступать на эстраде. К моему сожалению и большому огорчению. Слишком много сил он отдавал всем постановкам огромных программ наших парадных и праздничных представлений по всему Союзу и по всему свету. Его скромность и яростное трудолюбие – редкий пример подлинной любви к труднейшему искусству эстрады.