На расстоянии дыхания, или Не ходите, девки, замуж! - Ульяна Подавалова-Петухова

сами блюда словно манили к себе. Инна не поленилась и украсила каждое. Словно действительно был значимый день, праздник.

Вот только гости подкачали. Никаких смокингов и вечерних платьев. Девушка была в своих привычных штанах и просторной майке. Единственное, уже успела принять душ, а Вадим даже этого не сделал, и потому несколько некомфортно чувствовал себя перед таким столом.

— А где же свечи? — спросил он, чтоб скрыть собственную неловкость.

— Свечи появляются на столе лишь в том случае, когда ужин романтический, — улыбнувшись, ответила Инна.

— А у нас ужин…

— Праздничный, по случаю твоего отпуска.

Она уже примеривалась сесть, как вдруг Вадим обошел стол и отодвинул для нее стул. Она заулыбалась.

— Как вы галантны, сэр! — сказала она.

— Ну, это наименьшее, чем я могу отплатить за ваш труд, — заявил Вадим. Он откупорил бутылку вина и поухаживал за Инной. Та едва кивнула.

Она заметила, как парень вертел в руках вилку и нож, как погладил рисунок по краю тарелки, задумавшись.

— Я сделала что-то не то? — неуверенно спросила Инна.

Вадим вскинул на нее свои смоляные озерца.

— Что?

— Наверно, нельзя было брать этот сервиз, — сказала она, и Вадим услышал нотки сожаления и грусти в ее голосе, она даже положила приборы на край своей тарелки, — Я не знала, что его нельзя трогать. Просто… такая красота стоит и пылится в шкафу…

— С чего ты решила, что его нельзя трогать? Можно и даже нужно. Нам как-то не довелось его достать со дня бабушкиной смерти, а так-то… С чего ты решила, что его нельзя брать? — воскликнул Вадим, с удовольствием приступив к ужину.

Инна пожала плечами.

— В вашей семье очень много табу, — сказала она, и он поднял голову от тарелки.

— В смысле?

— Нельзя говорить о ваших родителях, о шикарном рояле, стоящем забытым в углу. Нельзя говорить о твоей спине и еще о многом другом, — пояснила она, орудуя ножом и вилкой. Девушка так была увлечена этим занятием, что на Вадима не смотрела. — Я не хочу и боюсь попасть впросак. Тем более, что с каждым этим скелетом, видимо, что-то связано, поэтому извини, если сделала что-то неправильное или вдруг обидела чем-то. Я не со зла и не нарочно.

Романов вздохнул.

Инна старалась, действительно старалась быть полезной, и очень переживала из-за каждого пустяка. Когда он ляпнул Изме Изральевне, что Инна его девушка, приняла это за чистую монету. Когда полез в драку с Леоном, решила, что это из-за нее, и он не спешил разубедить квартирантку, хотя это было совсем не заступничество за невинную девушку. Стилист вылетел из комнаты, не потому что Леон оскорблял Инну, а потому что тот едва не выболтал тайну, о которой известно лишь четверым. Даже любовницы Вадима, коих был не один десяток, ничего не знали. Он никогда не признается в том, что ему банально страшно, если кто-то стоит сзади. Даже в транспорте он поворачивается своей ахиллесовой пятой к окну или дверям, лишь бы там не стояли и не дышали... Он не сознается в том, что его охватывает паника, когда кто-то хотя бы просто касается позвоночника.

Впервые приехав к Лиде на массаж, Вадим долго себя уговаривал, что это просто необходимо сделать, если и дальше намерен так же упорно и много работать. Он кружил возле дома и не решался войти.

В итоге Лида позвонила и даже поговорила с ним перед тем, как приступить к массажу. Она не клялась и не божилась, всё сохранить в тайне, вот только эта чернявенькая, молчаливая девушка была первой, перед кем он снял майку. Нужно отдать ей должное, она не закатила глаза, не грохнулась в обморок и даже ничего не сказала по поводу его «украшения». Лишь спрашивала, больно ему или нет. Спустя два года она призналась, что удивилась, хотя случай с Вадимом для нее не так уж страшен. Вот ходил к ней другой пациент, молодой мужчина, пострадавший в пожаре…

— Там действительно страшно, а у тебя… Не переживай так, — сказала она.

Вадим уже давно не переживал. Что изменится, если он начнет биться головой о стену или проклинать свою загубленную судьбу? Всякий раз, когда начинало казаться, что у него никчемная жизнь, погрязшая в развалинах мечты, вспоминал Алькино лицо в день своей выписки из больницы.

Она ни разу не пришла к нему в палату. Не потому, что не хотела, а потому, что ему, взрослому двадцатилетнему парню, было стыдно смотреть в глаза маленькой сестренке. Он уговорил бабушку и врачей объяснить ей, что, дескать, брата нельзя беспокоить и прочее. И Алька терпеливо ждала. В то время очень помог Славян и многие другие, протянувшие руку помощи. Да и сама бабушка — молодец, продержалась до выписки внука из больницы.

Тогда стоял очень жаркий для Питера день, но Вадим мерз. Кутался в пиджак и сетовал на себя, что не попросил принести пальто. Спина казалось ледяной, хотя вдоль позвоночника бежал пот. Он вышел на крыльцо, Славян сзади тащил его сумки, и Вадим всё никак не мог придумать, как бы пропустить друга вперед, чтоб тот не дышал ему в затылок.

В больничном корпусе было относительно прохладно, а вот на крыльце воздух, казалось, дрожал и плавился. Славка, наконец, его обогнал и бросил сумки у припаркованной недалеко от крыльца машины. Потом взлетел вверх к Вадиму и, приобняв друга, помог тому спуститься вниз. Будущий стилист смотрел исключительно себе под ноги, боясь споткнуться. Всякий раз, поднимаясь или спускаясь по лестнице, он чувствовал, как шевелятся швы, и от этого неконтролируемого страха его знобило. И лишь когда ноги ступили на землю, по нервам полосонул отчаянный крик:

— Брат!

Вадим вскинул голову и увидел летящую к нему, плачущую девочку. Он этой девочки не знал.

Это была совсем-совсем незнакомая худенькая малышка, с косынкой на голове, в простом платьице, из длинных рукавов которого торчали тонюсенькие ручки-веточки. Она бежала к нему, а он перебирал в уме детей знакомых и соседей, силясь вспомнить, кто же это. Еще его удивляло, как она может бежать, ведь такие хрупкие ножки вряд ли могут держать на себе вес тела. И он переживал, как бы она не сломалась, если вдруг упадет или споткнется.

А девочка