Ангелы на первом месте - Дмитрий Бавильский

Живот ныл от волнения, покрываясь невидимым серым цветом, будто бы его обернули бинтами, намоченными грязной водой из лужи. Мария

Игоревна поймала себя на мысли о том, что такое состояние ей на самом деле нравится, что она уже давно не испытывала подобного и поэтому холит и лелеет эту отчаянную изморозь, исподволь подтверждающую, что она, женщина и актриса, ещё жива и может переживать, как настоящая.

Однако долго пребывать в таком состоянии не может даже более молодой и стойкий организм. Мария Игоревна остро чувствовала, что силы покидают её, испаряются вместе с невидимой водой (а конфорка продолжала коптить, нагнетать усталость), что она более не в состоянии противостоять давлению города – всем этим бьющим в лицо запахам, шумам, агрессивному асфальту, нагретым стенам домов, до дурноты переполненным троллейбусам, тем не менее обгонявшим её.

Мария Игоревна заметила, что тело её стало проницаемым и почти бесплотным, границы между ней и окружением словно и не существовало вовсе, вот она и плыла навстречу своему дому, как облако или радиоволна. Внутренний жар тела смешивался с трудно переносимым в городе зноем. В голове вдруг стало пусто и спокойно, тихо, как в школе ночью, слабый звон наполнил её своды, и тогда она снова увидела знакомых по Аркаиму призраков.

Они неслись по улице, не касаясь ногами земли, приподнявшись совсем ненамного над тротуаром, так, что если не приглядываться, можно и не заметить, что они летят, а не идут. Призраки словно бы опаздывали, так зрители торопятся в театр после третьего звонка, бегут, обгоняя праздно гуляющих горожан.

Вот и эти мчались изо всех сил, не забывая оглядываться на прохожих, оглядывались, рассматривая сосредоточенные лица, и складки их невесомых одеяний, развевавшихся, как на старинной фреске, неслышно шуршали.

Пахнуло чабрецом, степной отчуждённостью, свежий ветер Аркаима прошелестел возле лица так, что показалось: сейчас хлынет дождь.

Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч… Мария Игоревна остановилась, замерла в испуге, боясь упустить малейшую деталь, потому что понимала: призраки (из каких времён, из какой пьесы взялись?) появились здесь специально для неё, и догадка прострелила череп: они помогают ей искать Игоря.

Между тем призраки, скорость передвижения которых была велика, постепенно удалялись вперёд по Комсомольскому проспекту, пока окончательно не растворились в перспективе.

Она точно знала, что они были, она видела их, только она, и никто больше. Это помогало жить дальше, ибо теперь она не одинока. Некие силы следят за ней, она нужна им. Вот, оказывается, перед кем Мария

Игоревна испытывала чувство смутной вины, вот чьё доверие никак не могла оправдать. Отныне всё становилось на свои места.

Подражая незримым вестникам, пришедшим к ней неизвестно откуда,

Мария Игоревна ускорила шаг. Пошла рысцой, обгоняя зевак, точно так же оглядываясь на них, загадывая: тот или не тот, та или не та, ведь буквально любой из шедших по проспекту мог оказаться автором (или адресатом) писем.

Её мотало по улицам Чердачинска до глубокой ночи, когда жара спала, уступив место парному молоку (млеку) июньской ночи и люди разошлись по домам, включили в свет или стали смотреть телевизионные передачи.

Мария Игоревна искала человека, хотя бы отдалённо напоминавшего президента Путина, потому что помнила, как однажды её осенило: Игорь очень похож на него. Так ли это, она не задумывалась, верила интуиции, полагалась на случай.

Потом пришла домой, со стёртыми от напряжения ступнями, скинула летние туфли и завалилась спать, потому что сил уже не осталось.

Потому что завтра – премьера и силы понадобятся снова. Уснула мгновенно, словно бы умерла, "скоропостижно скончалась", как в таких случаях пишут в некрологах.

– Ну, с богом. – Шахов был так взволнован, что не мог сосредоточиться, подходил то к одной актрисе, то к другой, заглядывал в глаза, всё время повторяя одну и ту же фразу, пока она не потеряла смысл, не превратилась в пустое сотрясание воздуха.

За чёрными кулисами толпилась прорва народу, ожидание начала было столь сильным, что, казалось, способно материализоваться, ну, например, в виде грозовой тучи, и излиться откуда-то сверху в зрительный зал. Где народу набилось раза в два больше, чем нужно: театральная общественность тянулась и тянулась со своими стульями, а кто-то уже сидел в проходе, подстелив газету.

Из-за этого в зале было душно: спёртый воздух, запахи человеческих тел доносились даже за занавес. Здесь более всех суетилась Геля, намазавшая виски вьетнамским бальзамом "Звёздочка", запах этот ел

Марии Игоревне глаза, она отошла в сторону, прислонилась к холодному косяку, попыталась сосредоточиться.

Не вышло: нервная дрожь, которую не перебил даже глубокий сон, била изнутри, как родник с заранее газированной минералкой. Вода волнения выкипела ещё вчера, пустая кастрюля жарилась на безжалостном газу, отравляя организм едким дымом с привкусом вьетнамского бальзама.

Но начали вовремя, по третьему звонку, погасили в зале свет, и Мария

Игоревна, которая появлялась, по ходу пьесы, на сцене первой, заняла исходную позицию за рабочим столом.

– Занавес, – прошипел Шахов, и спектакль начался.

Все работали слаженно, как по нотам, мизансцены сменяли друг дружку, зал дышал и реагировал, как единое, многоголовое чудовище.

Когда занавес разошёлся, "открылась бездна, звёзд полна", десятки людей, их глаза, множество глаз, заинтересованно рассматривающих декорации. Мария Игоревна выдержала паузу: первая фраза далась ей с большим трудом. С усилием.

Она сделала вид, что так положено по замыслу, но на самом деле, просто задохнулась от волнения и от той безбрежности, которой полон зрительный зал, если смотреть на него со сцены.

Потом появилась Геля в фиолетовом халате с оцинкованным ведром, покатился диалог, стало легче. Геля купалась в зрительском внимании, подавая каждую реплику, словно конфету любимому деточке. Её всё время тянуло выйти вперёд, на авансцену, чтобы люди следили только за ней. Чтобы взгляды текли, как сгущённое молоко, а она бережно унесла бы его с собой после спектакля, даже и не расплескав ни капельки.

Мария Игоревна всё время чувствовала дурноту, её то знобило, то становилось невыносимо душно. Она умела справляться с собой на сцене, самочувствие не отражалось на результате, хотя… Почему её врачиха не может быть такой дёрганой? Вдруг это образ такой, за руку же не схватишь…

Волнение переполняло её, одна мысль постоянно стучала в виски, не давая сосредоточиться на роли.

– Я знаю, что ты здесь, – говорила она мысленно, – ты пришёл сегодня в театр, смотришь спектакль. И только так я могу тебе помочь.

Разглядеть Игоря в зале было невозможно: софиты били по глазами, из-за чего партер казался чёрной ямой с клыками кончиков кресел.

Мария Игоревна специально делала паузы, чтобы попытаться, ряд за рядом, рассмотреть зрителей. Потому что когда она говорила, то смотреть нужно было на других актрис.

Делать два дела одновременно Мария Игоревна не умела. Вот и приходилось выкручиваться.

В последнем письме, полученном за несколько дней до премьеры, совсем коротеньком, Игорь, измученный молчанием своей богини, то ли от отчаянья, то ли набравшись наконец смелости, назначил свидание.

Так, не письмо, записка, её и цитировать-то даже не имеет смысла, мол, приходи, любимая, на Алое Поле к восемнадцати часам, потому что жизнь без тебя потеряла всякий смысл и нужно объясниться. Всё обсуждаемо, давай, мол, выработаем приемлемую для всех позицию.

Мария Игоревна несколько раз перечитала, " жизнь без тебя потеряла всякий смысл" , взглянула на часы, начала собираться на встречу.

" Всё обсуждаемо ", слова безумца, не имеющего прав, в собственную защиту. О чём дискутировать, какие позиции обсуждать, если женщина давно устроена, обходится без него и даже думать не думает, ведать не ведает о переживаниях полузнакомого мужчины.

Или знакомого? Они же на "ты". Или, возможно, он присвоил её по праву сильной любви? Чувства дают такие права, спишут, в конечном счёте, всё.

Мария Игоревна вздохнула.

– Бедный мальчик. – Она уже давно относилась к Игорю, как к родному и близкому человеку, жалела его, словно непутёвого сына.

Ну, и начала готовиться, точно это он ей встречу назначил.

Пересмотрела гардероб, выбрала что получше, не слишком торжественное, но и не рядовое какое-нибудь платье, туфли, долго крутилась перед зеркалом, размазывая по лицу остатки косметики.

Торопилась, неслась на всех парусах, волновалась, хотела машину взять, да вовремя спохватилась, что деньги почти на исходе. Но ей не жалко было денег, ничего, перебьётся, не впервой, главное – на свидание не опоздать, хотя женщинам можно, но ведь он же не ей письма писал (кольнула досада, даже, скорее всего, ревность), "меня там не стояло", поэтому следует поторопиться.