Ангелы на первом месте - Дмитрий Бавильский

Она ходила вокруг телефонного аппарата, точно кошка вокруг валерьянки, баюкала его, как ребёнка, обволакивала своим вниманием, меняла милость на гнев, уходила, рассерженная, на кухню, курила в открытую форточку, и дым смешивался с запахом свежей травы, но номер так и не освобождался, короткие гудки, как столбики на обочине скоростного шоссе, по-прежнему не кончались, продолжая нести вахту: ту-ту-ту-ту-ту.

Занято. Занято. Занято.

Гнев сменили усталость и испуг: даже самый одинокий и самый болтливый человек не может висеть на телефоне более пяти-шести часов. Если бы у Игоря были дети, они могли бы сидеть в интернете, но не до поздней же ночи… не до раннего же утра?!

Занято. Занято. Занято.

Значит, возможно, что-то случилось, что-то произошло. Вдруг Игорю стало плохо (Мария Игоревна пошла пить сердечные капли), вдруг сердце прихватило… может быть, нужно вызвать скорую помощь? А если он просто трубку неправильно положил и не заметил, хороша же она будет, в такую темень гонять людей туда и обратно.

Адрес! Как же она раньше-то не догадалась сходить туда сама?!

Воодушевлённая этой идеей, Мария Игоревна снова набрала номер, будто бы удачная догадка должна была повлиять на короткие гудки и прекратить их. Но гудки продолжали капать, как вода из неисправного крана, кап-кап-кап, прямо по темечку.

Занято. Занято. Занято.

Решение сходить по адресу из телефонного справочника успокоило и приободрило. Короткие гудки утратили зловещий смысл, наступила эйфория, будто бы Мария Игоревна выпила рюмку хорошего коньяка.

Вот и усталость отступила сразу же, силы появились: хоть сейчас вызывай такси и езжай. Денег нет. Ночь на дворе, точнее, раннее-раннее утро, когда предметы вновь начинают обретать очертания. Отложим на завтра. После сна как штык, какой там адресок?!

Уже давно Мария Игоревна не ложилась спать такая умиротворённая.

Последний, "контрольный" раз набрала номер с тремя шестёрками, убедилась, что там по-прежнему занято, и уснула практически счастливым человеком.

Проснувшись, она даже не стала завтракать, умылась, выпила стакан кипячёной воды (чтобы можно было курить натощак, и желудок при этом не ныл бы) и помчалась на другой конец города.

Сначала она не могла попасть в закодированный подъезд угрюмого многоэтажного дома, потом, когда вошла с кем-то из соседей Игоря, оказалось, что не работает лифт, и она долго поднималась на самый верх, пару раз останавливаясь для того, чтобы отдышаться.

Рядом с лестницей находились выходы на общие балконы. На один из них

Мария Игоревна вышла, чтобы привести нервы в порядок, отдышаться, и замерла от открывшейся красоты.

Перед ней раскинулся, насколько хватило глазу, Чердачинск. Дома утопали в зелени, крыши старых домов оказались самых замысловатых оттенков, с боков центр подпирали новые районы с типовыми домами, где-то там, в стороне, Мария Игоревна попыталась разыскать свой дом.

Но его не было видно. Всё это окружало яркое небо, похожее не море, казалось, что Чердачинск -настоящий приморский город и где-то там, за многоэтажками, торчат виселицы подъёмных кранов.

Разумеется, ей никто не открыл. Она долго прислушивалась к отсутствию жизни за дверью, обитой поддельной кожей, пыталась разглядеть в глазок хоть какие-то подробности, выходила на балкон покурить, вернулась, и снова тишина. И запах от мусоропровода, усиливающийся с каждой минутой.

Она провела там, под дверью, около часа, пришла домой совершенно измождённая: жара, пыль, шум вымотали её, состарили, а ведь день только начинался, и ещё нужно было идти на репетицию – до премьеры, которую, казалось, ждал весь город, оставалось меньше недели.

Творческий состав лихорадили противоречивые чувства: с одной стороны, все думали, что их ждёт небывалый успех, но, с другой стороны, опасались провала. Обычный предпремьерный мандраж, которым как ОРЗ заражаются буквально все работники театра, даже и не занятые в постановке.

За этот спектакль переживали особенно: всё-таки эксперимент, всё-таки никто, никогда в академической драме не участвовал в похожих работах, да и зритель в Чердачинске особый, консервативный, непонятно, как воспримет он опус на злобу дня, с фамилиями персонажей из выпусков новостей и с упоминанием событий, случившихся едва ли не вчера.

А кроме того, ещё неизвестно, как чердачинцами будет воспринято непривычное отсутствие границы между искусством и действительностью.

Исподволь лихорадка эта действовала и на Марию Игоревну. Нечто похожее случалось с ней под Новый год: праздника этого актриса не любила и старалась не замечать. Но всеобщая ажитация, покупочная вакханалия, озабоченность и занятость коллег, зарабатывающих деньги на детских утренниках, проникали куда-то внутрь, разбухали в груди трудной, чёрной массой, требующей к себе внимания. Для Марии

Игоревны не было дня тяжелее и твёрже первого января, когда

"предпремьерные" ожидания смываются и наступает всеобщее расслабление.

Точно так же она не выносила и премьеры, междусобойчики, которые устраиваются в гримёрках, все эти потные излияния, признания в вечной любви и беспримерной гениальности: в них нельзя верить, но всё равно веришь…

Нервная лихорадка, как зуд, тревожит тело, не даёт покоя, всё валится из рук, а мысли скачут, как блохи в цирке, – через маленькое колечко, обёрнутое мятой фольгой.

Кажется, что внутри тебя кто-то включил маленькую газовую конфорку, самый медленный, изнуряющий огонь, и поставил на неё кастрюлю с водой, которая потихоньку нагревается, покрывается пузырьками, испаряется, наполняя тело духотой.

Мария Игоревна не находила себе места, так всё совпало, сошлось: спектакль, неудачные поиски неизвестного автора писем, есть от чего прийти в отчаянье. Сладкое вещество ожидания истончалось, как крем от морщин, Мария Игоревна выдавливала из тюбика остатки, но облегчения не наступало. Она крутила головой, словно школьница, мимо шли занятые своими мыслями люди, любой из них мог оказаться Игорем или его любовным адресатом.

По расплавленной от жары дороге ехали, обгоняя друг друга, автомобили, и в них тоже ведь сидели водители и пассажиры. На улицах толпились дома, Мария Игоревна явно видела все перекрытия и стены, разделяющие их на квартиры. Во всех этих скворечниках сидели незнакомые ей жильцы, их гости, родственники, да мало ли ещё кто. За любой стеной могла таиться разгадка тайны, мучившей актрису вот уже несколько месяцев. А может быть, и какие-то новые, более серьёзные, тайны.

В погоне за ускользающими призраками она не заметила, как закончилась зима, пролетела невзрачная, колченогая уральская весна, наступило тесное лето. Она так и не приблизилась к Игорю, так и не смогла его вычислить, и это подспудно тяготило Марию Игоревну, давило на виски, заставляло её чувствовать себя виноватой. Будто бы она пообещала кому-то выполнить важную работу, но даже не смогла осилить её правила.

Газ медленно подогревал внутреннюю воду, Мария Игоревна маялась, не находила места. Даже курить не хотелось: она не могла сосредоточиться, тело мешало, как неродное, чужое, и не было от этого уюта никакого спасения.

Она пыталась придумать неотложные дела, но мысли разбегались и прятались, единственная возможность, которую она не утратила – повторять текст завтрашнего спектакля, от начала до конца, и снова, и снова – первый эпизод, второй, третий. Маленькая, служебная роль наблюдательницы чужих жизней.

Выгребла из кармана последнюю медь, чтобы подать нищему, обычно так не поступала, не жадная, но бережливая (надеяться не на кого), а тут раздухарилась, решила задобрить всех богов сразу. И ведь, между прочим, отпустило на несколько минут, помогло забыться, настроиться на "нормальный лад", который во время нервной лихорадки испаряется, будто бы его никогда и не было вовсе.

Город оплывал в мглистом вареве: зной смешивался с парами бензина, с выбросами заводов, висел над улицами вышедшим из моды шиньоном, и только неуступчивость деревьев, шумевших свежестью, совсем как на морском берегу, вырабатывающих кислород, чтобы можно было жить, дышать, им самим, деревьям то есть, позволяла городу сохранить температуру, пригодную для существования.

Вода, плавно закипавшая внутри Марии Игоревны, уже давно стала превращаться в пар, невидимая кастрюля опустела едва ли не наполовину, выкипела. Раньше, не достигнув состояния кипятка, вода нервного напряжения жила в организме актрисы как бы автономно, Мария

Игоревна легко справлялась с волнением, отвлекалась на пустяки, на посторонние предметы и абстрактные мысли. Но теперь, когда пар отправился гулять по всему телу, стал смешиваться с кровью и лимфой, проник в закоулки всех органов, нервное напряжение стало невыносимым. И только низ живота, возле изнеженного межножья, оставался холодным и безучастным, отстранённым – как отец на похоронах своей младшей дочери, любимицы, поражённый горем, но не умеющий его выказать.