Ангелы на первом месте - Дмитрий Бавильский

– Какую же ты мне задачу поставишь, Митя?

– Вы будете играть хозяйку гинекологического кресла, многоопытного врача, матрону причинности, встречающую всех этих страждующих, несчастных или заблудших девок. – И он энергично выделил это последнее словечко.

– То есть, по сути, маму Галуста?

– Что-то типа.

Мама Галуста была монументальна как Анна Ахматова, и невозмутима, как памятник Анне Ахматовой.

– Понятно, – неожиданно перестала язвить Мария Игоревна, мысленно нащупывая у себя на носу невидимую горбинку, от которой можно будет

"плясать", создавая этот образ. – Что ж, и на том, как говорится, спасибо.

А Геля-то, Геля Соколова-Яснова устала наконец мусолить рабочий блокнот, бросила на Шахова выразительный и даже немного дерзкий взгляд. Мол, со всеми пан режиссёр переговорил, и она всё это время была кротка и терпелива, но она же тоже актриса и, между прочим, женщина, она тоже заслуживает порции внимания или объяснений.

По всему было ясно: она заранее успела ознакомиться с замыслом

Галуста и предполагала, что роль врачихи достанется именно ей. Но

Шахов уготовил ей скромную роль технички, убирающей после посетительниц рабочее место и ворчащей на окружающую действительность. Шахов всячески приободрял дородную Гелю, что, мол, и Фаина Ильинична Раневская всю жизнь просуществовала на эпизодах и ничего, оставила о себе след в истории театрального искусства. Геля воодушевлённо кивала: могло бы быть и хуже, могли и роль армянского радио предложить: от авангардной молодёжи чего только ждать не приходится! Впрочем, Геля согласилась бы и на роль радиоточки, тумбочки или сестры-хозяйки, находящейся на излечении в Карловых

Варах, лишь бы только работать. Лишь бы только быть занятой в этом бесконечно любимом театре. Несмотря на одышку, высокое давление, частые головные боли и прочие прелести неюного организма.

Наконец решили пойти покурить, вроде как для первого раза достаточно. Стремительный Шахов (скрещенные на груди руки, ни дать, ни взять, вылитый Товстоногов) взял последнее слово.

– То, что вы справитесь с честью, я не сомневаюсь. Вся сложность теперь заключается в том, чтобы найти и поставить на сцене настоящее гинекологическое кресло.

А потом начались репетиции, работа начала обрастать плотью подробностей, и Мария Игоревна не без удивления заметила, что режиссирует Шахов вполне толково, профессионально: знает не только то, что ему нужно, но и умеет добиться этого от актрис, только внешне покладистых и покорных. Но когда распределение уже готово, все они превращаются в форменных фурий – совсем как робкие до свадьбы невесты, которым в законном браке более не нужно притворяться.

Тут же суетился Галуст, брызжа слюной и беспричинно краснея, на ходу переписывал монологи, корректировал их, делая более энергичными и действенными, так что можно сказать: спектакль рождался буквально на глазах. Репетировали они при закрытых дверях, в свободное от основных занятий время (то есть вечером), что придавало этим встречам привкус таинственности и романтизма. По театру поползли слухи об оргиях, устраиваемых в малом репзале, пьянках-гулянках, хотя поводов к этому не было.

Однажды к ним на репетицию заглянула завтруппой, не поленилась остаться после проведённого спектакля, посмотрела, подышала

атмосферкой, а потом и сам Лёвушка нагрянул для "предварительного просмотра", заранее предупредив участников постановки, что "если ему не понравится, закрыть мы это не имеем права, пусть люди если хотят, то собираются и работают, но вот возьмём ли мы всё это художественное хулиганство в репертуар…" Тут следовала многозначительная пауза.

Тем не менее "театральная общественность", водившаяся в Чердачинске в избытке, отнеслась к эксперименту кучки актёров академической драмы с повышенным вниманием: все скучали без серьёзных прорывов и достижений, поэтому изначально настраивали себя на "событие".

Вся эта невидимая миру массовка создавала массу возни, слухов и сплетен, авторитетных мнений, готовых заступиться за ещё не рождённое детище перед властным художественным руководителем

(априори подразумевалось, что судьба у спектакля выйдет сложной).

Ситуацией ловко манипулировал Шахов, появлявшийся в разных умственно изощрённых или влиятельных компаниях города с рассказами о взращиваемом им шедевре: что-что, а менеджер из него вышел бы неплохой.

Но Лёвушке понравились эти сырые этюды, а может быть, он решил одобрить их из политиканских соображений: например, чтобы не сильно занятые в репертуаре люди наконец получили кусок работы (всё-таки пар выпустят) или дабы не прослыть душителем нового и передового искусства, поэтому он постановку одобрил и даже разрешил пользоваться старыми костюмами "из подбора". Чем несказанно удивил и общественность, и актёров, и, кажется, самого себя. Шаховские подопечные с удвоённой силой ринулись в бой, покорять новые высоты сценического искусства.

Мария Игоревна следила за ходом дела "вполглаза": роль её оказалась небольшой, "технической": приходилось заполнять паузы между приходами и уходами посетительниц, препираться с техничкой, отчаянно тянувшей одеяло на себя (партнёршей Геля всегда была никудышной не только в жизни, но и на сцене), нервно курить, переживая за судьбы грядущих поколений.

К тому же Мария Игоревна увлеклась статистикой: отныне она вдоль и поперёк штудировала телефонный справочник. Сначала пытаясь отыскать телефон Игоря (или же его пассии) интуитивно. Но сердце молчало, внутренний голос тоже, пара ошибочных звонков охладили надежды на иррациональные начала. А потом и с помощью сложной системы вычислений. Но проще было вычислить закономерности выигрыша в рулетку.

Мария Игоревна водила пальцем по ровным столбикам фамилий, вздрагивая каждый раз, когда адрес абонента приходился на уже знакомый ей перекрёсток с "графскими развалинами" на берегу, и радуясь, если первый инициал такого человека начинался на "И" (ведь

Игорь обязан был жить один и иметь телефон). Впрочем, попадались и

Иваны, и Игнаты и даже Иоганны и Ипполиты. Не говоря уже об Исааках и Ираклиях. Тогда Мария Игоревна вежливо, но сухо извинялась, набирая номер следующего претендента: предварительно, она составляла

"список на день". Работа эта отнимала у неё практически всё свободное от репетиций время. Ну, и силы, разумеется, тоже.

Напротив каждой выписанной фамилии Мария Игоревна проставляла знаки, чаще всего минусы, потому что некоторые телефонные номера не отвечали и к ним приходилось возвращаться вечером или утром или на следующий день, а некоторые с самого начала не оставляли никакой надежды на продолжение.

Исчерпав все логические возможности, Мария Игоревна начала новый этап поисков, всё своё нетерпение поставив на эксперименты, трудно поддающиеся объяснению, вера её в то, что искомый человек обязательно найдётся, стала приобретать мистические черты.

Она увлеклась составление списков, следила за их аккуратностью, чтобы фамилии – одна под одной, чтобы адреса не вылезали за рамки невидимых линий. Она даже сначала думала расчертить страничку, сделать таблицу, но поленилась: дополнительные "трудности" вдохновляли Марию Игоревну не меньше, чем отсутствующий пока результат. То, что ей пока не везет в поисках, казалось явлением временным, случайным.

Мария Игоревна оседала тёплую волну вдохновения и надежды, которая несла её в глубь телефонного справочника, ко всем этим незнакомым людям, спрятавшимся за фамилиями и адресами. Выписывая их, Мария

Игоревна загадывала, какой же может случиться фамилия Игоря, какое у неё может быть окончание. Она расстраивалась, когда справочник обрушивал на неё гирлянды однофамильцев: Марии Игоревне подобное положение вещей казалось неправильным, несправедливым. Ибо всякий должен носить своё, индивидуальное имя, отличающее его от других.

– Когда ты знакомишься с новым человеком, ты спрашиваешь его: "как тебя зовут", хотя правильнее было бы спросить, "как ты сам зовёшь себя?". Но люди ленивы и нелюбопытны, – бормотала она себе под нос, вооружившись выписками, где фамилии старались не повторяться (она даже немного "халтурила" для того, чтобы они не повторялись).

У неё самой были сомнения в том, правильно ли её назвали, она даже вздрагивала, когда знакомые окликали её по имени. Видимо, родители допустили ошибку, не там искали соответствий, не то нашли.

Марии Игоревне казалось, что в имени её обязательно должна присутствовать буква "о", точнее звук, белый и круглый – как в словах "молоко" или "облако". Может быть, "дерево".

Однако ни одно из знакомых имён не казалось ей родным, Оля, Поля или

Оксана, нет, не так, не это… Не то…

Она сознательно растягивала эту заботу, хотя могла пройти весь алфавит едва ли не за неделю: некоторые буквы вообще содержали по паре десятков, не более того, фамилий. Имён на "И" среди них оказывалось ещё меньше.