Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков

— А я была, — мечтательно произнесла Элис, глядя в потолок. — Тут у вас не леса. А сады. Совсем другое дело.

— Отнюдь. Лес — это запущеный сад.

Я отхлебнул чая — горьковато-пахучего, обжегшего горло. Мы помолчали.

— Ну, рассказывай, — нарушил тишину Банко.

— Что?

— Зачем пожаловал. Ты бы не приехал без дела, я тебя знаю.

— Прячусь, — хмуро ответил я. — Отстранен от работы.

— За что? — непритворно изумился Банко.

— За самоуправство.

— Как так? — Я помялся. — Что, израсходовал кого-то не по делу? — Я помотал головой. — Ну так что?

Понукаемый нетерпеливыми вопросами, я как-то незаметно рассказал Банко и Викки всю историю, даже не сообразив, что рядом сидит Элис, которую я вовсе не собирался посвящать в свои неприятности.

— Что-то тут не сходится. — Выслушав, Банко почесал в затылке. — Ты ищешь связь там, где ее нет.

— Как так? — Наступила моя очередь задавать наводящие вопросы.

— Думаешь, что все случившееся — дело рук одного человека? Ты ошибаешься. Не знаю, почему, что да как, но в этом деле замешаны минимум двое. Один пытается тебя убить, а второй просто остановить.

Я поразмыслил. Пожалуй, в этом что-то есть. Зря я пошел в полицию. Какой из меня пент, если простой алиенист меня на первом повороте обходит?

— Кхм?.. — послышалось со стороны объема.

Мы, как по команде, повернулись туда. В углу комнаты проявился сухощавый старик в деревянном кресле — я подумал, что ему, наверное, очень неудобно опираться костлявой спиной о твердую спинку. И еще что-то было в нем не совсем обычное, но я поначалу не понял, что.

— Простите, что я вмешиваюсь… — начал старикан. Говорил он очень быстро, сглатывая половину звуков, и со странным, архаичным акцентом.

Лицо Викки засияло не хуже прожектора. Если мне показалось, что она встретила меня с энтузиазмом, то теперь я понял, что то была только обыденная (для нее) вежливость. Энтузиазм я наблюдал сейчас.

— О, пожалуйста, мы так рады вас видеть!..

— Ради Бога, Викки, только не надо вокруг меня кудахтать, — дружелюбно отмахнулся старик. — Я просто услышал, что у вас весьма интересные гости, и решил заглянуть.

— Услышали? — переспросила Элис — первое слово, которое она произнесла за последние четверть часа.

— Птичка на хвосте принесла, — улыбнулся незваный гость. На плечо к нему опустился ворон в серебряной короне и лукаво покосился на нас. — Может, я смогу чем-то помочь вам?

— К сожалению, вряд ли. — Я помотал головой.

Несмотря на подозрительные обстоятельства появления незнакомца, тот не вызывал во мне ощущения угрозы. Я только не мог понять — кто он. Зато сообразил, что показалось мне странным. Старик был живым, и фон за его спиной — живым, а вот кресло — нарисованное. Такие иллюзии интерьеров создаются обычно, чтобы скрыть реальную обстановку… но имитировать одно только кресло?

— Делом — и правда, вряд ли, а советом — попробую. — Старик улыбнулся, и я спиной ощутил, как напрягся Банко. Что за притча?

— Я не знаю, в чем ваша проблема, молодой человек, — Незнакомец повернулся ко мне, и взгляд его словно обрел плотность, уперся мне в грудь, точно жесткий, сухой стариковский палец, — но хочу вам сказать: не пытайтесь решить ее сами и для себя. Вы не один.

— Довольно туманный совет, — рискнул я высказаться.

— Других не даю, — улыбнулся старик еще шире, помахал рукой Банко и пропал.

И тут я сообразил, что показалось мне странным. Я уже видел его лицо раньше. И не раз. В ихнем, алиенистском священном писании. На первой странице. Он ее и написал в середине двадцатого века. А в конце того же века — умер. И мертв уже двести пятьдесят лет. Если не обращать внимание на то, что я только что с ним беседовал, и успел даже нахамить.

— Что за чертовщина? — Я обернулся к Банко, ожидая от него объяснений.

Алиенист явно смутился. Он помялся немного, пожевал губами и, наконец, выдавил через силу:

— Это… Рональд.

— Джон Рональд, — уточнила Викки.

— Это я и сам вижу! Откуда он здесь? Только не говорите, — добавил я, — что вы его воскресили. Не поверю.

— Это долгая история, — предупредил Банко, надеясь, по-видимому, что я откажусь от намерения ее выслушать. Я не отказался.

— Помнишь опыты реконструкционистов?

Я помнил. Эти бездарные эксперименты проводились еще в те незапамятные времена, когда программисты, обрадовавшись новой игрушке — интелтронам, — пытались имитировать работу человеческого разума. Не воспроизводить, потому что до сих пор непонятно, где именно возникает самосознание, а именно копировать внешние его проявления, до последних мелочей.

Ни одно из их творений не могло, конечно, пройти нагрузочный тест Тьюринга хотя бы первой ступени, но прежде, чем исследования в этой области были запрещены как аморальные, сменив давно ставшее секретом полишинеля клонирование на посту главного жупела, на свет появилось несколько десятков довольно блеклых копий исторических личностей, воссозданных по архивным записям. Собственно говоря, запрет так и не был применен в деле — опыты по моделированию начали сходить на нет в ту самую минуту, когда стало ясно, что псевдо-Уилсон неспособен придумать ни одного нового уравнения n-мерностей, а псевдо-Яров — написать хотя бы одну талантливую стихотворную строфу. С тех пор никто не пытался подделывать человека. Даже сьюды не получили широкого распространения (в метрополии, я имею в виду). Закон о праве на труд требует использовать людей везде, где это только физически возможно; правда, в доменах его соблюдают не слишком строго — в игольное ушко лифтов не пропихнешь верблюда.

По словам Банко, среди интелтронных моделей была и реконструкция Джона Рональда Руэла Толкиена, которого уже уверенно причисляли к гениям, но еще не додумались возвести в ранг провидца. По завершении опытов все модели оказались, естественно, стерты — мало того, что никакой пользы от их существования получить было невозможно, но общение с ними вызывало у операторов жестокие нервные срывы. Убиты — если это слово можно применить к не вполне удачным сьюдам — оказались все. Кроме одного. Модель Толкиена сохранил кто-то из тогдашних поклонников его творчества, и перенес на сервер организации отчужденцев.

С тех пор реконструкция изрядно прибавила в вычислительной мощности — сейчас на ее поддержание работало едва ли не столько интелтронов, сколько требовалось всей Арете. За без малого двести лет изрядно прибавилось число парасвязей. Отыскивались в архивах все новые детали прошлого оригинала .

Ирония судьбы заключалась в том, что Джон Рональд Руэл Толкиен был истовым католиком. А потому его имитация, следуя заложенной в нее нестираемой личностной программе, отказалась признавать себя человеком — ведь ее оригинал давно умер. Но та же программа требовала от копии стать человеком. Невзирая на то, что это невозможно.