Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину - Кирилл Галушко

«Не вера делает русина русином, поляка поляком, литвина литвином, а рождение и кровь русская, польская, литовская… Мы народ, как уже было сказано, вольный, народ свободный, народ, который родился в одной отчизне вместе с двумя другими ее народами».

То есть, в этих изменениях акцента полемической риторики в представлении интеллектуалов и деятелей Церкви постепенно реанимировался вполне еще живой, но официально непризнанный давний русский народ, со своей исторической традицией. Повторюсь: понятно, что русины жили вокруг точно так же, как и их предки 600 лет тому назад. Но в предыдущие два столетия комфортная жизнь в Великом княжестве Литовском и ранней, более толерантной, Речи Посполитой не стимулировала исторические экскурсы и вообще попытки глубокого осмысления своего прошлого в понятиях отдельного народа. Тогдашние конфликты партий носили исключительно внутриэлитный характер.

Заметим, что «национальные» размышления всегда обречены на переход в актуальную политическую плоскость — с пользой или же страданием для тех, кто успел так подумать. Этот момент осознания существования некоего реального, но пока достойно не реализованного, не осознавшего себя в полной мере сообщества людей радикально менял картину социального мира, смещая фокус и направленность исторического, идеологического и политического интереса. В ситуации XVII в. эти смысловые мутации религиозной риторики обогатили тот комплект «идеологических полуфабрикатов» (или точнее — набор идентичностей), которым оперировали тогда элиты украино-русского общества и который они могли развить в зависимости от ситуации. К таким привычным сословным идентичностям (привилегиям, свободам, долгу, обычаю), как сословная иерархия с «разделением общественного труда», верность Короне Польской, борьба казаков за повышение их статуса в Речи Посполитой, миссия христианства в борьбе против басурман, добавилась умозрительная конструкция «стародавнего народа русского». Уже сама эта конструкция давала повод для формирования в политическом классе Украины-Руси этнических понятий кровной близости и общей судьбы, которые в середине XVII в. заставили сотни шляхтичей участвовать в революции Хмельницкого. Хотя они сохраняли свои сословные представления и чувство превосходства над чернью (как и казаки над селянами), но идея отдельного народа корректировала шляхетский «сарматский миф» в сторону исторически более жизненных старорусских симпатий.

Эта идея витала среди шляхетской, духовной, мещанской и казацкой элит, поскольку народ, как всегда, был «в поле», а усиление социального гнета не давало ему времени подумать о высоком (а если б подумал, то не выразил бы, поскольку многих высоких понятий в языке народного люда не было). Поэтому, когда во времена войн Хмельницкого «чернь» поднялась, то оснащена она была вполне очевидным набором представлений традиционного крестьянства (не только украинского) — социальным недоверием или ненавистью к «бездельникам» и господам, религиозной ксенофобией к иноверцам и чужакам, иноплеменникам. Такой «шовинизм» был раздражен и обострен определенными социальными реалиями, поскольку до того в «украинское сообщество» безболезненно врастали многочисленные татары, молдаване, литовцы, поляки, валахи и венгры. Когда «эксплуатирующая» социальная позиция (пан, шляхтич, торговец, ростовщик, арендатор) совпадает с принадлежностью к иноверцам и иноплеменникам в момент, когда народ берет в руки вилы горькая судьба «ляхов» и «жидов» (то есть людей, ассоциируемых с несправедливым порядком и властями плюс их чужеродность) была очевидна. Народный гнев в своем апокалиптическом экстазе поджога и резни, запале ответных карательных акций и ответной мести за них часто срывал попытки более толерантных, сдержанных и «политкорректных» украинских элит стабилизировать ситуацию и укрепить государство. Так было и в XVII, и в ХХ вв.

Этим пассажем о «русском бунте» я хочу напомнить о том, что социальный фактор играл противоречивую, двусмысленную роль в становлении украинских государственностей и реалиях украинского национализма. С одной стороны, народные низы были перманентным неистощимым человеческим этническим ресурсом для пополнения рядов грамотных, «сознательных украинцев», а с другой — их политическая культура в первых «политических поколениях» грешила очевидной узостью кругозора, что для самоопределения в Большом Мире явно недостаточно. Украинские селяне создали себе кумира, «украинскую мечту» в виде казака-анархиста, которому не нужны никакие власти, — он один, гордый и свободный «степной орел». Но слишком часто получалось, что казакам не были нужны в том числе и власти собственные, украинские, вследствие чего потом появлялись власти чужие, которые уже не питали к казакам никакого родственного пиетета. Сегодня мы знаем, что анархистский идеал так же красив, как коммунистический, но и так же недостижим. «Свободный союз свободных индивидов» является практически гарантией утраты любой свободы, если рядом есть более прагматичные и жесткие силы. В истории Украины «республик Махно» были десятки и сотни, они возникали в условиях хаоса и быстро гибли при стабилизации. Можно говорить и о некоем сложившемся за столетия пороге социальной самоорганизации для украинцев, который им неплохо бы в своих интересах преодолеть хотя бы в XXI в. Примат приватных и региональных интересов слишком часто губил попытки создания «общего дома».

18. От Сагайдачного через Петра Могилу к Хмельницкому

Но вернемся в XVII в. Противоположность описанным анархическим свойствам украинского характера являл собой уже упомянутый великий запорожский гетман Петро Конашевич-Сагайдачный, символизирующий собой начинающуюся смену элит тогдашнего украинского общества. Эта смена была обусловлена и вымиранием княжеских русских родов. Вымерли (или прервались их мужские линии) Острожские (1620), Збаражские (1631), Пронские (1651), Корецкие (1651) и другие. Их наследство перешло к родственным польским кланам, которые начали концентрировать в Поднепровье огромные земельные ресурсы, — к Замойским, Любомирским, Конецпольским. Эти были уже детьми Польши и совсем иначе относились к «еретикам»-аборигенам. Патриархальность старорусской жизни уходит в прошлое и совпадает с началом окончания сроков колонизационных льгот для поселенцев Поднепровья. Отрабатывать чужому пану-иноверцу за землю, единолично поднятую из целины в поте лица и с мушкетом за плечами, никому не хотелось, особенно вблизи казачьих краев. Параллельным процессом стал переход в католичество иных великих родов, самым ярким примером чего стали Вишневецкие. Дмитро в середине XVI в. был вождем казаков, а Иеремия (Ярема) в середине XVII в. стал их самым страшным врагом. Былая успокоенность посредством пребывания в верхних властных сферах русских православных князей как генетических защитников Русской земли сменилась теперь подозрениями, часто обоснованными, в кознях и покушениях магнатов-«королят» на давние вольности коренной людности.

Борьба с этими кажущимися или реальными покушениями на давние установления и дала с 1590-х по 1638 г. регулярные восстания казаков, которые вооруженным путем пытались выторговать себе расширение Реестра, содержащегося на коронные деньги, и иные сословные привилегии. Незакрепленность казачества в официальной социальной иерархии Речи Посполитой являлась основной причиной этих выступлений: вооруженный и полный риска («рыцарский») образ жизни, благородная миссия борьбы с исламом и защита края исключала казаков, особенно потомственных, из числа пахарей-крестьян. Они часто происходили из русских «панцирных бояр», «замковых земян» или мелкой шляхты, то есть были извечными воинами. Поэтому они и видели свой статус достойным такой их миссии — равным с правами шляхты, которая своим объемом гарантий свободы и чести, а также активным участием в управлении весьма большой страной представляла для тогдашней Европы исключительный пример одновременно благородного сословия и политической нации. Немногочисленный «Реестр» делил казаков на реестровых и низовых (запорожских) и был для последних основным желанным этапом на пути надежной военной карьеры на королевской службе. Реестровцы, несшие в основном гарнизонную службу в крепостцах и городах, представляли собой респектабельную прослойку населения, наиболее близкую к шляхте (часть из них таковой и была).

Цена демократии

Два лика казачьей Украины: гетман Петро Сагайдачний (гравюра 1622 г.) и Казачья Рада на Сечи (рисунок 18 в.). Сильная гетманская власть воплощала в себе потенциал создания государственности и усиления политической роли Украины в Речи Посполитой, а анархическая демократия Сечи чаще всего выступала тормозом этого процесса.