Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину - Кирилл Галушко

[…]

Ой пане Богдане, нерозумний сину!Занапастив Польщу, ще й нашу Вкраїну.Гей, гей, занапастив, зруйнував,Бо в голові розуму мало мав.

Но ближе к делу. В феврале 1648 г. Хмельницкий, вступивший в результате частной войны с соседом-шляхтичем в правовой конфликт с властями, избирается на Сечи гетманом и в нескольких сражениях громит все войска, посланные против него. На его сторону переходят реестровые казаки, а к войску восставших начинают присоединяться как православные шляхтичи, так и массы крестьян. Пройдя победный путь через битвы при Желтых Водах, Корсуне, Пилявцах, он остановился лишь на краю этнической Польши и в ноябре того же 1648 г. вернулся назад, на зимние квартиры. За это время край охватила крестьянская война, которая смела шляхетские имения, магнатские латифундии, разорила многие местечки, выкосила «до ноги» тысячи поляков, евреев и соплеменников-украинцев. В ответных карательных акциях властей и по «инициативе» магнатов тысячи восставших были убиты, повешены или посажены на кол. Мысль о том, что чернь можно только запугать, привела к тому, что украинский пейзаж в те времена пестрел многочисленными голгофами. В течение короткого времени между враждующими силами протекла такая река крови, которая поставила под сомнение саму возможность примирения.

Однако если говорить о целях или «программе» Хмельницкого, то в первый год она не выходила за пределы сословного казацкого мышления или, словами историка Вячеслава Липинского, «казацкого автономизма». Темы требований восставших были, в принципе, старыми: увеличение реестра, уменьшение контроля над казацкими краями, восстановление упраздненного в 1638 г. казачьего самоуправления. Общей неясности способствовало польское междуцарствие и проблема избрания нового монарха. Поэтому первое время мы не можем воспринимать выступление Хмельницкого исключительно как «национально-освободительное» и в «борьбе за независимость» — вначале это была война гражданская в переделах Речи Посполитой, и палач восставших Иеремия Вишневецкий отличался от Хмельницкого лишь тем, что иначе видел устройство Республики.

Уже потом, по мере расширения внешних контактов и безвыходной ситуации военного равновесия, у казацкой верхушки начала возникать идея «выбора сюзерена», действительного выхода Войска Запорожского с контролируемой им территорией из состава Речи Посполитой, — правда, внешний выбор Хмельницкого менялся год от года. Что же до «независимости», то создавать новые независимые государства в XVII в. было гораздо сложнее, чем в 1991 г. Европейские принципы феодального легитимизма требовали от такого претендента собственной, извне признанной правящей династии (а Хмельницкий в этом смысле был «выскочка») или так же признанного «сюзерена» — внешнего патрона. Понятно, что такая форма зависимости была достаточно формальной: вассальные княжества Османской империи Трансильвания и Молдавия были де-факто независимыми государствами, которые соглашались с ролью подчиняемого лишь тогда, когда приходили османские войска. Или, например, путь вполне респектабельного княжества-курфюршества Бранденбург к достижению статуса королевства Пруссии потребовал продуманных и неистощимых усилий курфюрстов-Гогенцоллернов на протяжении полувека.

Вернемся к Хмельницкому. Зимой 1649 г. его концепция изменилась. Гетман решил повысить ставки в своей игре с Варшавой. Хмельницкий триумфально въезжает в древнюю русскую столицу и сакральный центр — Киев — через Золотые княжеские ворота; студенты Могилянского коллегиума встречают его панегириками, в которых он сравнивается с библейским Моисеем; в санях с иерусалимским патриархом и киевским митрополитом он едет по городу; звучит салют из орудий; в Софии ему отпускают все бывшие и будущие грехи. Все это очень напоминает коронацию монарха. Общение с православной элитой и осмысление новой расстановки сил сподвигают гетмана на формулировку программы, радикально меняющей дотоле рутинную провинциальную судьбу Русской земли. На новых переговорах с Варшавой тональность сильно изменилась:

Правда то, что я маленький и незначительный человек, но это Бог мне дал то, что ныне я есть единовластелин и самодержец русский… Я уже доказал, что никогда не думал, а далее доведу то, что задумал. Выбью из лядской неволи весь русский народ, а что ранее я воевал за свой ущерб и кривду, то ныне я буду воевать за нашу веру православную.

Хмельницкий отмерил своему русскому народу такие пределы: «вся Русь, по Львов, Холм и Галич». Достаточно точно обрисовав, таким образом, западные этнические границы русинов-украинцев, гетман поставил в качестве сверхзадачи для своего «движения» и основного «послания окружающим» (или «меседжа», как модно нынче говорить), восстановление независимости и суверенности «давнего народа русского», реанимацию киевской державной традиции, а пределы этой суверенности были пока отмечены только с католического запада. Свои претензии в православном пространстве Речи Посполитой Хмельницкий не уточнял, и последствия этого мы увидим в попытках распространить власть Войска Запорожского на юго-восточную Беларусь, создание Белорусского казацкого полка и в попытках пинской шляхты перейти «под руку» гетмана. В этом можно усмотреть попытку начала нового «собирания русских земель», поскольку предыдущий литовский и речь-посполитский вариант уже себя изжили, а о существовании московского гетман пока мог и не догадываться. Сложно судить, были это его идеи или же подсказанные православными владыками, — в любом случае Хмельницкий воевал и использовал в войне определенные идеологические обоснования своим претензиям.

Идея податься под власть московского царя Хмельницкому пока в голову не приходила. Московское государство пребывало на периферии политического горизонта и казачества вообще, и Хмельницкого в частности. Поскольку власть в Речи Посполитой имела договорный характер, гетман надеялся посредством военных успехов и своей силой добиться от Короны Польской признания прав своего православно-русского сообщества, возможно, и не в таких заявленных максимальных объемах: критерием должна была стать военная удача, которая является самым весомым аргументом в дипломатических переговорах. Его тезисом было то, что казакам принадлежит все, добытое казацкой саблей. То, что он постоянно вел переговорный процесс с Варшавой, означало, что это православно-русское государство должно было в результате легитимно достигнуть автономного статуса в Речи Посполитой, т. е. по возможности занять в Республике позицию «третьего народа». Казацкая элита мыслила в системе политических понятий, данных шляхетской демократией, и рецидивы этого мышления потом проявлялись на протяжении 150 лет уже под властью России.

Польшу эти максималистские условия не радовали, но и на минимальные она, видимо, тоже не была готова пойти, — война продолжалась. Для понимания самых важных проблем дальнейшей миссии Хмельницкого необходимо учитывать следующие моменты:

1. Самым весомым аргументом в данном конфликте были конкретные военные результаты. Поэтому в логике гетмана должны были прослеживаться осознание недостаточности прекрасной казацкой пехоты для войны против таких элитных и мощных польских частей, как «крылатые гусары», — тяжелой кавалерии. Лучшее дополнение, кроме артиллерии, — легкая конница, которую могли предоставить только крымские татары. То есть татар можно не любить, но они нужны, и за свою помощь они возьмут свою дань — ясырь, массы невольников.

2. Логике крымских ханов, вассалов Османской империи, был свойственно безразличие к тому, кто победит в войне двух народов Речи Посполитой, поскольку взаимоослабление христиан — только на пользу делу Ислама. И когда будет особенно очевидна победа одной из сил — татары перейдут на сторону проигравшей и изменят их расстановку. В подобной ситуации, что бы ни вышло в результате, — «ваши кости будут наши».

3. Хмельницкий свой основной диалог вел все же с Польшей, хотя она и оставалась при том главным военным оппонентом. Это напоминает ситуацию изнурительной совместной жизни супругов, которые уже и знают, что готовы расстаться, но слишком привыкли жить вместе. И не получается, чтобы кто-то ушел, а хочется, чтобы кто-то отпустил.

А как показывает та же российско-советско-российская практика, никто никого никогда никуда не отпустит, если нет естественных и очевидных природных границ, позволяющих расстаться с минимальными гуманитарными потерями. Франция все-таки отпустит свой самый любимый и офранцуженный Алжир — ведь он за морем, но никогда не отпустит сращенный кровью и плотью соседний Эльзас с Лотарингией. Этот фактор является решающим для таких государств, как Польша и Россия, которые формировали свое «политическое тело» путем поглощения соседних «тел» и сращивания с ними, а не прыжками через океаны. Поэтому Англия давно пережила потерю Североамериканских колоний — еще до достижения вершины своего глобального могущества, а последняя из континентальных империй Россия до сих пор не может преодолеть столь малый по масштабам конфликт, как чеченский. Непосредственная, живая граница, перемешанное население, пересечение людских судеб, приращение территории как самоцель, локальные вендетты и «цивилизирующий долг» как оправдание великодержавного присутствия — в некоторых смыслах все это повторяет проблему Украины и Польши в XVII в. Существенная разница заключается в том, что нынешняя Чечня, которая проявляет сепаратистские наклонности, мыслит в иных представлениях о жизни, чем нынешняя Россия, а Украина XVII в. мыслила в тех же понятиях, что и Речь Посполитая, и хотела всего лишь понимания и если не «любви», то хотя бы уважения своих стремлений.