Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I - Дмитрий Олегович Серов

разновидностями «поминками» и «почестью»). Представляя собой добровольное частное вознаграждение должностному лицу, имевшее изначально легальный характер, посул начал постепенно, но неуклонно криминализоваться в XV в. Процесс криминализации завершился с принятием Судебника 1497 года, согласно ст. 1, 33 и 38 которого получение посула безоговорочно воспрещалось — хотя никакой санкции за это и не назначалось[570].

В XVII в. позиция законодателя стала менее однозначной. С одной стороны, в отличие от вышеупомянутого Судебника, в Уложении 1649 года, надолго превратившемся в ключевой элемент российской системы законодательства, посул как таковой прямо не запрещался. Согласно нормам, закрепленным в гл. 10‐й, 21‐й и 25‐й Уложения, должностные лица подлежали уголовной ответственности, только если принятие посула обусловило совершение ими иных преступных деяний (от вынесения неправосудного приговора до служебного подлога)[571]. С другой стороны, во множестве нормативных актов второй половины XVII в. (в первую очередь в наказах различным должностным лицам) посул, как и прежде, безоговорочно возбранялся[572], но при этом получение «чистых» посулов не грозило какими-либо санкциями.

Подобная законодательная невнятица привела к тому, что принятие посулов стало в XVII в. de facto легальным явлением. Никак нормативно не регламентированный посул прочно укоренился как в центральных, так и в местных административно-судебных органах. Дело дошло до того, что расходы на подкуп должностных лиц всех уровней стали открыто фиксироваться в финансовой документации.

Так, 11 февраля 1664 г. монастырский стряпчий Аввакум Прокофьев бесстрастно внес в расходную книгу запись о том, что «[обедали] Рейтарского приказу дьяка Григория Богданова жена да Болшого приходу подьячево Якова Чернцова жена, да Сибирского приказу подьячей Аникей Семенов с женой… А куплено про них на обед гусь, утенок, поросенок, часть говядины, куренок, дано 17 алтын 2 денги». Более крупная выплата имела место 6 января 1665 г., когда стряпчий отметил, что подьячему приказа Костромской четверти Григорию Емельянову было дано «от очные ставки от записки с беглым Кирилова монастыря крестьянином с Левкою Софоновым… рубль 16 алтын да дьяку Миките Патрикееву рубль»[573]. Внушительная по тем временам сумма досталась двоим приказным просто за должное оформление протокола очной ставки! А земский целовальник Совьевской волости Вятского уезда 16 января 1675 г. лаконично отметил в расходной книге: «Судной избы подьячие Иван Вершинин, Гаврило Панов взяли 8 денег на вино»[574].

Те структурные подразделения органов власти, в производство которых не поступали распорядительные и судебные дела, стали во второй половине XVII в. полуофициально именоваться бескорыстными повытьями. Назначение в такое повытье являлось основанием претендовать на повышение жалованья. К примеру, подьячий Посольского приказа Л. Т. Протопопов, подав в 1698 г. челобитную об увеличении оклада, специально подчеркнул, что в его повытье «к поживлению дел нет»[575].

Формы поборов с населения в XVII в., как, впрочем, и ныне, отличались изрядным многообразием. Должностные лица брали в ту пору не только деньгами, но и продуктами питания, спиртными напитками, а случалось, и предметами домашнего и хозяйственного обихода. Так, в 1684 г. для продвижения дела по земельному спору стряпчий Переславль-Залесского Данилова монастыря просил прислать ему для передачи подьячим Поместного приказа «винца с ведерочку добраго»[576]. А жители Мурома жаловались в челобитной 1695 г., что за разрешение административных и судебных дел воевода требовал с них «многие посулы деньгами и огуречным семянем, и анисом», а сверх того вымогал рогожи, горшки, корыта, ведра, бочки[577].

«Аппетиты» государственных служащих XVII в. были таковы, что даже стряпчие, представлявшие в судах интересы отнюдь не бедствующих монастырей, и те оказывались подчас в затруднительном положении. Например, в одном из писем 1684 г. упомянутый стряпчий Данилова монастыря сетовал, что «не задружены у нас приказные люди, всяк просит, а поделиться нечем». В другом письме стряпчий жаловался, что «ко мне… всего в присылке рубль, и из того рубля не знаю, на дела бумаги покупать или дьяком и подьячим от дел давать»[578]. В общем, неудивительно, что в законе от 30 января 1699 г. Петр I прямо обосновал расширение полномочий органов городского самоуправления необходимостью освободить тяглых горожан от «многих к ним воеводских и приказных людей обид… и поборов и взятков»[579].

На первый взгляд картина — беспросветная. Между тем, если посмотреть на дело в более широком контексте, то ситуация окажется отнюдь не столь однозначной и далеко не одномерной. Представляется, что во второй половине XVII в. ее заметно смягчали два обстоятельства: во-первых, корпус государственных гражданских служащих отличался в ту пору малолюдством, а во-вторых, эти немногочисленные тогдашние служащие в массе своей обладали по-настоящему высокой квалификацией.

В XVII в. чиновников на Руси было в самом деле немного. В 1640‐х гг. в огромной стране, раскинувшейся от смоленских рубежей до бассейна реки Колымы, на все семимиллионное население приходилось всего-то 1611 правительственных служащих[580]. Между тем задачи, стоявшие тогда перед государственным аппаратом, были обширны и многообразны. Постепенно оправляясь от потрясений Смутного времени, страна интенсивно наращивала военный потенциал, вела все более активную внешнюю политику, отлаживала финансовую систему.

Выдающийся знаток отечественного Средневековья С. Б. Веселовский так писал об управленцах XVII в.: «…Это были сметливые мужики, хорошо усвоившие путем практики технику дела… Связанные тесными и постоянными сношениями с управляемым населением, подьячие не только знали все тонкости и мелочи письмоводства, но и все детали дела. Они прекрасно знали, насколько приблизительно повысится кабацкий доход какого-нибудь Можайска, если через него пройдут на государеву службу ратные люди; как отразятся ранние заморозки на торговле Устюга или мелководье — на ярмарке Нижнего, где какой урожай, и где хорошо идут какие промыслы»[581].

Поступая на службу, как правило, 12–14-летними подростками, сотрудники тогдашних правительственных учреждений проходили многолетнюю практическую учебу, становясь в итоге настоящими профессионалами канцелярского труда[582]. Не имея возможности обучаться в университетах, которых в России в ту пору не было, государственные служащие XVII в. с лихвой компенсировали отсутствие теоретической подготовки обширностью прикладных знаний (например, в области законоведения), умением ориентироваться в хитросплетениях ведомственных компетенций и приказного документооборота.

Так, ординарный служитель дипломатического ведомства мог в те времена исполнять обязанности и референта, и шифровальщика, и стенографа, нередко — каллиграфа (по давней традиции текст отправляемой за рубеж грамоты, независимо от объема, необходимо было писать на одном листе)[583]. Служащие Поместного приказа имели познания в математике, практическом законоведении, почвоведении, владели основами картографии и землемерного дела. Если учесть, что лиц, владевших элементарной грамотой, было в те времена совсем немного (к