Подполковник медицинской службы - Юрий Герман

И вышел, аккуратно затворив за собою дверь.

К вечеру, едва улеглась суматоха с плотниковским экипажем, начальник госпиталя созвал к себе совещание. Судя по его тону, ожидались крупные бои и в связи с этим большие поступления раненых. Готовы ли врачи? Есть ли заминки, неувязки, неполадки? Какие будут вопросы?

Было задано несколько вопросов. Полковник ответил. И, отвечая, почему-то смотрел на Александра Марковича.

- Больше ни у кого вопросов нет? - еще раз спросил полковник.

- У меня лично никаких вопросов не имеется! - подавляя раздражение, подчеркнуто официальным голосом сказал Левин.

Дополнительно начальник госпиталя сообщил, что на помощь извне в дальнейшем рассчиты-вать будет невозможно. Кто не справится, пусть пеняет на себя. Впрочем, в особых случаях своевременно данные заявки начальников отделений учтутся. У кого имеются такого рода заявки?

И, барабаня по столу пальцами, он исподлобья оглядел своих подчиненных. Потом взгляд его остановился на Левине.

Все молчали. Промолчал и Левин.

- Значит, ясно? - спросил полковник.

- Абсолютно ясно! - ответил Левин и поднялся.

Ему было душно и хотелось на воздух. Кроме того, он много ходил сегодня, и, наверное, поэтому в желудке вновь возникло ощущение тяжести. А во время совещания он почувствовал и боли тоже. Вечер был не холодный, уже весенний, но с залива приполз такой густой мозгло-молочный туман, что в двух шагах совершенно ничего не было видно. Опираясь на палку, Левин постоял на крыльце, потом сел на скамеечку, сделанную Жакомбаем еще прошлым летом, и стал вглядываться в белую пелену, плотно облепившую весь городок.

Ощущение тяжести прошло, дышать стало легче, и на мгновение он вдруг почувствовал себя молодым, здоровым, веселым, таким, что ему и черт не брат и море по колено. "А что, - подумал он, - я и в самом деле не очень стар! Вот кончится война, поеду на юг, буду купаться в теплом море, пить кислое вино, есть виноград. И вернусь загорелым, черным, таким, что меня никто не узнает".

- Отдыхаете? - спросил кто-то из тумана. Голос был знакомый, но он не узнал его сразу. И ответил осторожно:

- Отдыхаю. А кто это?

- Вольнонаемный! - ответил голос, и Александр Маркович почувствовал, что человек, который подходил к нему из влажной белой тьмы, пьян.

Синяя лампочка над крыльцом госпиталя на одно мгновение осветила длинный белый нос кока Онуфрия, и вновь лицо его исчезло в тумане.

- Разрешите обратиться? - спросил кок Онуфрий.

Левин вздохнул и разрешил. Если бы он был волевым командиром, он прогнал бы Онуфрия вон.

- Разрешите сесть? - спросил опять Онуфрий.

И сесть тоже Левин разрешил, обругав предварительно себя за то, что распускает людей. Помолчали. Руководящий повертелся на скамейке и вздохнул два раза. "Сейчас храпеть будет, - почему-то подумал Левин.- Вот и хорошо. Он уснет, а я уйду".

- Обидели вы меня, товарищ подполковник, - еще раз вздохнув, сказал кок, и в голосе его Левин услышал не обиду, но злобу, ничем не сдерживаемую, давящую.

Стараясь не поддаваться этому тону, он ответил почти шутливо:

- Не понравилось дрова колоть?

Кок молчал. От залива потянуло холодом, Левин поднял воротник реглана.

- Не понравилось, - с вызовом сказал кок. - А чего тут нравиться? Даже интересно - чего же тут может нравиться?

- С горя и напились? - спросил Левин и сразу же почувствовал, что этого вопроса задавать не следовало.

- Я не напился, а выпил, - сказал Онуфрий. - Это две разницы напиться и выпить. Почему не выпить, если отгульный день? Вполне можно выпить. И безобразия я никакого не делаю. Сижу себе тихо, покуриваю. Может, вы желаете закурить?

Левин не ответил.

- Не желаете? Пожалуйста, если не желаете, я со своим табаком не лезу. А что обидно, товарищ подполковник, то обидно. На всех угодить невозможно. Который человек больной, ему что ни подашь - все трава. Больной человек никакого вкуса не имеет, у него температура, и ему только пить подавай воды. Думаете, я не понимаю? Я никакой не кашевар, я, извините, в старом Петрограде в ресторане "Олень" работал, не скажу что шефом, но именно помощником работал и все своими руками делал. Я, товарищ подполковник, любое блюдо могу подать и любой соус изготовить. Например, соус кумберлен кто приготовит? Я. Или тартар к лососинке - пожалуйста, или бешемель для курочки. Да что говорить - филе миньон, пожалуйста, с грибками и почечками, консоме, претаньерчик, бульон с пашотом, борщок с ушками, селяночку по-купечес-ки - отчего не сделать? Или, допустим, дичь, или жиго баранье, или десерт любой - пожалуйста. А тут - здрасте - не угодил. Сержанту, понимаете, Ноздрюшкину да солдату Понюшкину не угодил! А тот Ноздрюшкин со своим Понюшкиным - чего понимают? Картошки с салом да сало с картошками вот и все их понимание!

- А знаете, Онуфрий Гаврилович, - вдруг перебил Левин, - нет ничего хуже вот этакого лакейского пренебрежения к Ноздрюшкину и Понюшкипу. Вы что - людей презираете, что они не знают, какой это такой соус кумберлен? Ну, и я не знаю, что такое соус кумберлен...

- Не знаете?

- Не знаю.

- А когда не знаете, - сказал Онуфрий, - когда не знаете...

И замолчал.

Потом усмехнулся и вновь заговорил, жадно посасывая свою самокрутку.

- Никто не знает, а все указывают. Каждый человек указывает, и даже некоторые берут и наказывают. Не понравился руководящий Ноздрюшкину с Понюшкиным. Не угодил. Они хотя и больные, но они указывают, они командуют, они жалобы предъявляют. Как же это понять, товарищ подполковник?

- А так и понять, - спокойно ответил Александр Маркович, - так и понять, что там, у вашего ресторатора, на всех ваших нэпманов вы работали старательно, работой интересовались, а тут, на наших солдат и матросов, на наших офицеров, работаете из рук вон плохо, варите такую дрянь, что в рот взять невозможно, да еще и презираете людей, проливших за родину свою кровь, называете их Ноздрюшкиными и Понюшкиными... От пищи вашей воротит...

- Кого же это воротит? - чуть наклонившись к Левину, спросил Онуфрий. - Раненых? Так ведь им что ни подай, все едино жрать не станут. Им все поперек глотки...

- Неправда, я тоже пробую...

- Вы?

- Я!

- А вы-то, извиняюсь, здоровый? - еще ближе наклонившись к Левину, спросил Онуфрий. - Если уже откровенно говорить, то и вы не очень здоровый.

- Позвольте...

- Чего ж тут позволять, товарищ подполковник, когда вы вовсе нездоровый человек, и всем это известно. Вы на себя посмотрите, как вас совершенно невозможно даже узнать.

Левин отстранился от Онуфрия, почувствовал, что надо уйти, но не ушел.

- Я действительно болен, - сухо сказал он, - но тем не менее всегда и безошибочно отличал вашу кухню от кухни вашего помощника Сахарова, и притом в невыгодную для вас сторону. Сахаров хоть и обыкновенный флотский кок и кумберлена не знает, однако он человек, а вы... дурной человек. Что же касается до меня, то предупреждаю вас, что теперь мне сделали операцию, и пока я еще на диете, но в ближайшее время я буду снимать пробы со всего вами изготовляемого, и буду строго взыскивать...