1 АВГУСТА 1914 - НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВ

— Какая мерзость, какая низость! — набросились на меня наши офицеры, выходя из дворца президента. — Что же, мы станем платить за снаряды кровью наших солдат?»

Думер не слишком преуспел в Ставке и Петрограде, с трудом ему удалось выбить согласие направить пока во Францию в виде эксперимента одну русскую бригаду.

На рубеже 1915 –1916 годов операции на русском фронте становятся производными от франко-английской стратегии. Настояния русской Ставки на действительно согласованных действиях — нанесении главного удара на Балканах (это потребовало бы направить туда не менее 10 французских и английских корпусов) , союзники отклонили. Жоффр не был заинтересован в наступлении в направлении Белград-Будапешт, а искал решения на французском фронте. На серии совещаний в Шантильи было решено, что союзники начнут наступательные операции по возможности согласованно не позднее 1 июля 1916 года. Антанта припоздала.

Германское Верховное командование видя, что время работает на противника, также хочет нанести решительный удар. Положение России, как виделось в кривом зеркале пропаганды русской буржуазии, всячески подчеркивавшей плачевное положение дел, убеждало немцев, что в 1916 году опасность с Востока не грозит. В результате, отмечает А. Зайончковский, «кроме причин оперативного характера на решение не развивать действия на русском театре оказала воздействие их уверенность в скором разложении русской армии, уверенность, которая все чаще входит в германские расчеты как определенная оперативная данная». Но даже при такой оценке, Германское Верховное командование, помня о годе 1915, не решалось планировать новое наступление на Востоке.

Дальнейшее продвижение лишило бы немцев и австрийцев их преимущества — развитой сети железных дорог. Фальгенгайн рассудил: «Удар на миллионный город Петроград, который при более счастливом ходе операций мы должны были бы осуществить из наших слабых ресурсов, не сулит решительного результата. Движение на Москву ведет нас в область безбрежного. Ни для одного из этих предприятий мы не располагаем достаточными силами».

Однако Германия, по мнению ее верховного командования, располагала достаточной мощью для того, чтобы вывести из войны Францию, после чего рассыпется вся вражеская коалиция.

Было решено оставить Восточный фронт как есть и атаковать французов у Вердена, имея в виду заставить Францию «истечь кровью». 21 февраля 1916 года завертелись крылья верденской мельницы — началась одна из самых жестоких битв первой мировой войны. Через эту мясорубку до конца 1916 года прошли 65 французских и 50 немецких дивизий. За девять месяцев боев потери сторон под Верденом составили около миллиона человек. (350 тыс. французов и 600 тыс. немцев). В конце сражения стороны оказались практически на исходных позициях.

С началом боев за Верден французское командование потребовало от русской Ставки немедленно открыть наступление или, как писал Жоффр, «оказать сильное давление с целью не дать врагу возможности увезти с фронта какие-нибудь части и лишить его свободы маневрирования». У русского командования не хватило характера противостоять французскому нажиму. Была поспешно подготовлена наступательная операция в районе Двинска и озера Нарочь, которую проводили русские армии левого фланга Северного фронта и правого фланга Западного фронта. Несмотря на условия погоды, начинавшуюся распутицу, которые исключали возможность широкого маневра в этом лесисто-болотистом районе, 18 марта русские войска перешли в наступление.

Завязались очень тяжелые бои при небольшом перевесе в силах наступавших. Русским не удалось прорвать оборону врага. Как обычно, командование на уровне выше корпусов оказалось не на высоте. Но главное, ради чего была затеяна эта операция, было достигнуто. С 22 марта по 30 марта немцы совершенно прекратили атаки на Верден, выжидая исхода сражения на Востоке. У австрийцев перед русским Юго-Западным фронтом были сняты немецкие войска и переброшены в район боев, потянулись сюда и скудные резервы из Германии. «Всеми овладело напряженное беспокойство о дальнейшем… — писал Людендорф. — Русские одержали в озерной теснине успех, который для. нас был очень болезненным». Однако продвижение не превышало 2-3 километров, и наступавшие, потеряв до 80 тыс. человек, выдохлись.

«Кто же виноват в кровавой мартовской неудаче? — спрашивал Б.З.Барсуков и отвечал. – Повторяем: все, и чем выше, тем больше… Меньше всех виноваты войска… По телеграфу передается войскам категорический приказ: «Укрепиться, окопаться на захваченных участках и удержаться во что бы то ни стало». А войска стоят под огнем по колено в воде и , чтобы хоть немного передохнуть, складывают трупы немцев и на них садятся, так как окопы полны воды. К вечеру войска начинают промерзать;вдобавок ко всему к ним заползают раненые, изуродованные, не перевязанные, страдающие, стонущие – эвакуация раненых была плохо организована, о них мало заботились.

И все это не один –два дня, а в течение 10 дней операции! Нужны были поистине исключительные качества русского солдата, чтобы, несмотря на такие тяжелые условия, продолжать бой». Безрезультатное мартовское наступление не подняло акции России в глазах союзников.

Представители держав Антанты в полном единодушии с русской буржуазией винили в неудачах, помимо прочего, царицу и, конечно, Распутина. Вырубова, все же немудрящая женщина,рассказывала спустя много лет, что, когда она попыталась открыть глаза обожаемой подруге Александре Федоровне на козни английского посла Дж. Бьюкенена (о которых, впрочем, и сама знала понаслышке, да и в меру своего понимания), «государыня и верить не захотела, она отвечала, что это сказки, так как Бьюкенен был доверенный посол короля английского, ее двоюродного брата и нашего союзника. В ужасе она оборвала разговор». Надо думать, пронырливый посол чувствовал себя свободнее в кругу «общественности». В мае 1916 года он демонстративно вручил в Москве городскому голове М.В. Челнокову высокий английский орден «За заслуги перед британской короной».

Не очень грамотно Вырубова описала поучительный эпизод в Ставке, когда царица приехала навестить Николая II: «Именитые иностранцы, проживавшие в Ставке, одинаково работали с сэром Бьюкененом. Их было множество: генерал Вильяме со штабом от Англии, генерал Жаннен от Франции, генерал Риккель — бельгиец, а также итальянские, сербские, японские генералы и офицеры. Как-то раз после завтрака все они и наши генералы и офицеры штаба толпились в саду, пока Их Величества совершали «серкль» (обходили по кругу – Н.Я.), разговаривая с приглашенными. Сзади меня иностранные офицеры, громко разговаривая, обзывали государыню обидными словами и во всеуслышание делали замечания: «Вот она снова приехала к мужу передать последние приказания Распутина». «Свита,– говорит другой,– ненавидит, когда она приезжает, ее приезд означает перемену в правительстве» и т.д. Я отошла, мне стало почти  дурно. Но императрица не верила и приходила в раздражение, когда я ей повторяла слышанное».

Зная хорошо и даже слишком умонастроения лидеров буржуазии, в странах-союзницах России династию постепенно списывали со счетов. Но никак не Россию с ее, по мнению правительств Антанты, неисчерпаемыми людскими ресурсами.

В Париже, во всяком случае, укрепились в убеждении, что ими можно лучше распорядиться на Западном фронте. В апреле в Россию явились деятели II Интернационала – министр А.Тома и социал-шовинист Р. Вививани. Они завели старую песню –дать 400 тыс. русских солдат. Царское правительство согласилось до конца 1916 года отправить семь бригад и 10 тыс. пополнения. К концу года во Францию отправились две бригады — 20 тыс. солдат, и еще две бригады (около 22 тыс. личного состава) в Салоники. В обмен Тома обещал передать России часть новой продукции 105 мм орудий.

Французские «социалисты» взялись поучать, как налаживать военное производство. Тома заявил Штюрмеру: «Заводы ваши работают недостаточно напряженно, они могли бы производить в десять раз больше. Нужно было бы милитаризировать рабочих!» «Милитаризировать наших рабочих!— воскликнул Штюрмер. – Да в таком случае вся Дума поднялась бы против нас». Посетитель с Запада не усмотрел то, что было ясно как день даже «святочному деду» — опасность вызвать революционный взрыв.

Тома быстро нашел общий язык с российской буржуазией, ибо к этому стремились обе стороны. От имени Гучкова Коновалов потребовал у французского посла Палеолога свести его с Тома. Они встретились. Коновалов постарался «через Тома раскрыть глаза французскому правительству» на происходившее в России. Тома горячо заверил: «Ему лично это давно известно в подробностях, но французское правительство в целом только теперь начинает надлежащим образом понимать, к какой пропасти русское правительство ведет и Россию,и все дело союзников».