Интервенция - Иван Алексин

что ни одной монеты долго в руках подержать не может. Всё как вода сквозь пальцы течёт; золото, сукно, меха. А тут почти половина Скородома выгорело! Виданное ли дело⁈

Половина. Если бы не людские жертвы, и всего Деревянного города было бы не сильно жалко! Всё-таки польские мародёры, кроме того, что по своей дурости своих же земляков в огне сгубили, ещё одну услугу мне оказали; площадку для нормального градостроительства очистили. Сам бы я на такое никогда не решился, но раз всё помимо моей воли свершилось, нужно восстановление города под свой контроль брать. Сначала выгоревшую половину Скородома отстрою, потом и до другой половины дело дойдёт.

А Головин своими жалобами за последние полгода мне всю плешь проел; его бы воля, сгрёб бы всю царскую казню в одну кучу, уселся сверху и медной монеты даже собственному государю не выдал. Зря я его в казначеи возвёл. Жаден без меры. Даже для своей должности, жаден. Да и меня не шибко любит; в своё время Головиным от моего батюшки прилично так прилетело. Но уж очень князь Скопин-Шуйский за своего тестя просил. Как ему откажешь? Вот и приходится теперь со вздорным стариком постоянно лаяться.

Ну да, ладно. С Головиным я как-нибудь разберусь. Не впервой. Мне до того нужно польского короля восвояси наладить.

Вспыхнувший пожар, вскрывшийся обман Грязного с Черкасским и разгром отряда Зборовского заставил Сигизмунда отступить, меняя свои планы. И теперь гетман Жолкевский был намерен нанести главный удар со стороны Замоскворечья. Во всяком случае, как мне успели доложить, Сигизмунд отнял у Ходкевича осадные пушки и перебросил их на Юг, установив напротив Калужских и Серпуховских ворот. Да и сама армия Жолкевского, ещё вчера вечером переправившись через реку, сместилась туда же, оставив на Западе лишь небольшие отряды-заслоны. По-видимому, Сигизмунд сделал ставку на решительный штурм Москвы, решив ограничиться блокадой войска Скопина-Шуйского на Поклонной горе.

Пусть штурмуют. Если король думает, что в Замоскворечье будет проще, то сильно ошибается.

К дороге, волоча непослушные задние лапы, выполз пёс, обречённо ткнулся в пепел обожжённой мордой, заскулил, позвякивая оборванной цепью.

И тут меня затрясло. Всё утро, всматриваясь в лица погибших москвичей, я как-то держался, чувствуя как давят на сердце неподъёмным грузом беспросветная горечь на пару с зарождающейся ненавистью. Держался, решив пройти этот путь до конца. Но почему-то именно эти полные тоски и безнадёги глаза дворовой собаки оказались той соломинкой, что переломила хребет верблюду, в одно мгновение смыв наносное спокойствие.

Сволочи! И в той, прошлой истории полМосквы сожгли, и в этой таким же образом действуют. Одно слово — нелюди! Им бы лишь до беззащитной жертвы добраться и сразу в беспощадных зверей превращаются: грабят, истязают, насилуют. В Москве погулять захотелось? Ну, ничего, вы у меня вдоволь нагуляетесь! До кровавых соплей!

— Госуда… — дёрнулся было, почувствовав неладное, Никифор и тут же осёкся, напоровшись на бешеный взгляд, сдал чуть назад, втянув голову в плечи.

Я глубоко вздохнул, стараясь справиться с накатившим бешенством, скрипнул зубами, пытаясь удержать в себе хлёсткие слова. Ещё не хватало на ближнике свою злость сорвать. Он то к случившемуся никаким боком не причастен. А имена виновных в поджогах я скорее всего и не узнаю никогда.

Хотя нет. Может и узнаю. Те мародёры, что в случившемся виноваты, вслед за основными силами Зборовского вглубь Москвы не пошли, а значит, с большой долей вероятности, могли спастись, в первых рядах вырвавшись из города. Нужно будет, если победим, пленных о случившемся поспрашивать. Может, увидел кто чего или один из поджигателей своим «подвигом» ненароком похвастался? Эх, жаль, Василий Григорьевич не на шутку занедужил и Лызлов во вчерашней мясорубке пропал. Они бы быстро до правды дознались! А уж там я бы этих пироманов по-царски отблагодарил. И не дрогнуло бы ничего внутри!

— Чего смотришь⁈ — не удержавшись, всё же рявкнул я на главу моей охраны. — В Кремль возвращаемся. И пса пусть подберут. Передашь Никитке-псарю; если выходит, золотым одарю.

До Кремля я не доехал. На въезде в Белый город навстречу кинулся Василий Грязной, осаживая взмыленного коня.

— Государь! Дедушка, Василий Григорьевич умирает! Тебя кличет!

Грязной умирал. Когда я ввалился к нему в спальню, старик чуть дышал, не в силах пошевелить даже рукой. Лицо ближнего боярина как-то сразу осунулось, постарев ещё больше, взгляд утратил остроту, подёрнувшись еле заметной пеленой. И всё же бывший опричник из последних сил держался, твёрдо решив перед смертью поговорить со мной.

— Вот и всё, Фёдор Борисович. Пришло время перед Господом ответ держать, — Грязной говорил очень медленно, с явным усилием протискивая слова сквозь начавшие неметь губы. — Благодарствую, государь, что откликнулся на мой зов, пришёл попрощаться с холопом твоим верным.

— Я не мог не откликнуться, Василий Григорьевич, — сжал я холодеющую кисть. — Если хочешь о чём то попросить; проси.

— Поблагодарить хочу, — попытался выдавить на своём лице улыбку старик. — За то, что не на чужбине рабом умираю, за то, что возвысил холопа своего выше меры. Об одном прошу, внука Васятку своей милостью не оставь и жениться ему на княгине Ирине Черкасской повели, как у нас с её братом Иваном сговорено было. Пусть хоть он род наш продолжит, раз Борьку казнили.

— Может ещё и не казнили, Василий Григорьевич, — попытался я успокоить старика. — Бог милостив. Когда мне вчера в Кремль пленённого полковника Зборовского привели, я сразу к польскому королю гонца отправил, предупредив, что обращаться с польскими шляхтичами будут точно так же, как они с русскими пленными обращаются. А если, поляки, паче чаяния, кого-то из моих подданных казнят и особо то твоего внука касается, то на следующий день я всех пленных шляхтичей во главе с Зборовским на глазах у всего их войска на кол посажу. Не должен король Бориса тронуть. А там, глядишь, его да князя Пожарского на того же Зборовского сменяем.

Здесь я Грязному не врал. Шансы, что Сигизмунд не осмелится убить его внука, были неплохими. И дело тут было вовсе не в ценности польского полковника. На Александр Зборовского королю было наплевать. Не велика персона да и семейство Зборовских не входило в число сторонников королевской власти. Но мучительная, позорная казнь польского полковника и других шляхтичей и осознание того, что и других, по вине короля, в случае попадания в плен ждёт то же самое, популярности среди шляхты Сигизмунду точно не добавит. Здесь и до откровенного бунта