Ночь ворона, рассвет голубя - Рати Мехротра

Зазвенела сталь: Дакш, Уттам и Бхайрав вытащили свои мечи и встали в стойку. Ачарья не пошевелился.

– Это и есть ваш ответ? – спросил он усталым голосом. – Мы ведь пришли с миром.

– Простите меня, Ачарья, – сказал Шамшер. Он произнес гортанное слово на незнакомом Катьяни языке.

Яту бросились в атаку, и от посоха Ачарьи в воздух поднимался густой серый дым. С крепостных стен в его сторону полетели стрелы, но невидимой силой они были отброшены и упали на землю.

Катьяни, безоружная, чувствовала себя беззащитной, но все равно бросилась в драку. Дакш и Уттам сражались спина к спине, их клинки рассекали яту, словно косы – стебли пшеницы. Они могли позаботиться о себе сами, поэтому она бросилась прямиком к Бхайраву.

Но Бхайрав дрался так, как она никогда раньше не видела – за исключением одного раза. Она вспомнила, как он сражался с ятудхани в Нандоване. Теперь он двигался с той же скоростью и грацией, свирепо и элегантно, отсекая конечности яту, уклоняясь от их дубинок и булав. Все эти годы он скрывал свои силы, позволяя Айану затмевать его. Притворяться более слабым, менее совершенным… но зачем? Чтобы его не сочли угрозой? Она почувствовала, как он яростно радуется битве, как гордится своими навыками, и снова оказалась охвачена тем же замешательством, которое охватило ее, когда связь от королевы только перешла к нему.

Но все же здесь было слишком много яту, чтобы трое мужчин могли их одолеть, неважно, насколько хорошо они владели мечом. Почему Ачарья им не помогал? Она запрыгнула на спину одного из яту и схватила его за шею, пытаясь ее вывернуть. Это было все равно что пытаться скрутить железный прут.

Лучники, занимающие позиции на зубчатых стенах, теперь направляли свои стрелы наружу – кавалерия Чанделы с грохотом подскакала к разбитым воротам. Дым от посоха Ачарьи, должно быть, был сигналом. Раздались крики – десятки стрел нашли свою цель среди кавалерийцев. Но пятьдесят человек не могут долго продержаться против пятисот.

Ачарья поднял свой посох и трижды постучал им по земле. С его конца с треском сорвались белые молнии и поразили сразу пятерых яту. Они упали на землю, корчась, и в ноздри Катьяни ударил тошнотворный запах горелой плоти. Ей удалось выхватить кинжал из-за пояса яту, с которым она боролась – как раз перед тем, как он сбросил ее со своей спины.

Шамшер прыгнул вперед и обрушил свой меч на посох Ачарьи. Но Катьяни заранее знала, кто из них одержит верх. Посох был невероятно мощным духовным оружием. Каким бы острым ни был меч Шамшера, он не мог его разрубить.

Раздался ужасающий лязг, и меч регента с грохотом отлетел на другую сторону двора, а сам Шамшер оказался отброшен силой удара назад. Яту наклонился, чтобы ему помочь, но Ачарья снова стукнул своим посохом, и тот упал на землю, ревя и сотрясаясь в агонии.

Шамшер с трудом поднялся на ноги и метнул свой кинжал – не в Ачарью, а в Бхайрава. Катьяни не раздумывала ни секунды. Ее тело двигалось само по себе, стремясь защитить брата, с которым она выросла, – брата, столь непохожего на мужчину, с которым она оказалась связана узами. Она бросилась вперед и блокировала кинжал тем оружием, что выхватила у яту. Кинжал Шамшера отлетел в сторону, и он бросил на нее взгляд, полный такой печали и боли предательства, будто заранее знал, что все кончено, и действовал лишь для видимости. Участие Ачарьи изменило баланс сил. Шамшер был обречен на поражение.

Пока он стоял там, все еще глядя на нее с тем же потерянным выражением, которое будет преследовать ее во снах грядущими ночами, по воздуху пролетела стрела и вонзилась ему в грудь. Он отшатнулся, обхватив руками ее древко. Сочащаяся из раны кровь испачкала его тунику. Он упал, но на этот раз никто не бросился ему на подмогу. Яту были либо мертвы, либо бежали. Солдаты Шамшера все еще сражались с всадниками Чанделы, но их строй уже был прорван, и вражеские солдаты наносили по ним удары булавами и мечами.

Страшный сон. Все это могло быть лишь страшным сном. Она должна была проснуться и обнаружить, что все в порядке. Что все до сих пор живы.

Катьяни выронила из рук кинжал. Она подошла к Шамшеру и присела рядом с ним на корточки. Ее захлестнула волна противоречивых эмоций. Он заслужил такой конец, и все же это причиняло ей боль. Она только что узнала, что у нее есть дедушка, она едва приняла ужасающую правду, и вот он уже оказался для нее потерян. Еще один человек, который в другой жизни, при других обстоятельствах, мог стать ее семьей. Еще одна рана в ее душе. Кровь капала у него изо рта, но он изо всех сил пытался заговорить.

– Тише, – сказала она. – Все кончено. Теперь ты можешь отдохнуть.

– Какая… ирония, – выдохнул он. – Умереть… вот так.

Если бы он пощадил Айана, она могла бы найти в себе силы ему посочувствовать. Но он был бессердечным убийцей и не заслуживал ее сострадания.

И все же в его последние минуты она не собиралась отказывать ему в последнем утешении. Катьяни схватила его руку и зажала ее между своими ладонями.

– Душа не рождается и не умирает. Она никогда не возникала, не возникает и не возникнет, – прошептала она, повторяя слова, которые запомнила из урока по Бхагавадгите. – Она нерожденная, вечная, всегда существующая и изначальная. Она не гибнет, когда погибает тело.

Он расслабился и, несмотря на свою боль, улыбнулся:

– Прежде чем я уйду, назови меня дедушкой.

Она глубоко вздохнула:

– Дедушка, если ты увидишь моих родителей, передай им от меня привет.

Шамшер сжал ее руку и закрыл глаза. Он умирал несколько минут – самые долгие минуты в жизни Катьяни. Она хотела сосредоточить вокруг него все свое внимание, процитировать еще одну строчку из Бхагавадгиты, но ее разум был затуманен, и она слишком хорошо осознавала, что за люди ее окружали. Они стояли на некотором расстоянии, словно в ожидании своей очереди: когда с Шамшером будет покончено и они смогут перейти к следующему пункту на повестке дня. К ней.

Шамшер издал тихий хрип, и его дыхание остановилось. Опустошенная, Катьяни вытащила свою руку из его. Она знала его всего несколько дней и большую часть этого времени испытывала лишь ненависть. Она все еще ненавидела то, что он сделал, и она никогда не простит ему смерть Айана. Но, как и претов, его скорее следовало пожалеть,