Ночь ворона, рассвет голубя - Рати Мехротра

Рева, – любезно сказал заседатель, – мы знаем, что вам сейчас очень трудно. Но справедливость должна восторжествовать. Пожалуйста, расскажите суду, что произошло в тот день, когда была убита королевская семья.

– Я хотела присутствовать на заседании совета, но королева мне не позволила, – прошептала Рева. – Поэтому я решила…

– В интересах суда я прошу вас говорить громче, – перебил заседатель.

– Я решила подслушать, – сказала Рева, стараясь следовать его просьбе. – Я вошла в личный зал короля раньше всех и спряталась за ширмой.

– Пожалуйста, расскажите нам, что произошло потом, – сказал заседатель.

– Вскоре после начала собрания кто-то начал выламывать дверь. Несколько минут спустя дверь распахнулась, и ворвались яту. Они убили всех, кроме королевы и Катьяни.

– Кто-нибудь знал, что вы прятались за ширмой?

– Нет, – сказала Рева.

Что? У Катьяни в глазах потемнело, и она вцепилась в стенки своей клетки. Это была неправда. Она увидела Реву и, когда в дверь начали ломиться, велела ей вернуться за ширму.

– Пожалуйста, опишите, что делала Катьяни во время нападения, – сказал заседатель.

– Она… ничего не сделала, чтобы помочь королевской семье, – безэмоционально сказала Рева. – Она стояла в стороне, пока яту убивали всех остальных. Затем она вывела раненую королеву из комнаты.

По залу прокатился гвалт. Секретарь суда позвонил в колокольчик, призывая к тишине.

В ушах у Катьяни стучала кровь. Рева солгала. Рева обвинила ее в смерти короля, королевы и наследного принца.

Но почему? Она любила Реву как сестру и всегда верила, что принцесса испытывает к ней то же самое.

Допрос свидетелей продолжился. Катьяни слушала, оцепенев, и до нее больше не доходил смысл произносимых ими слов. У нее болела грудь, как будто в этом зале, во всем этом мире не хватало воздуха, чтобы дышать. Ее обвинили в убийстве королевской семьи, и единственный человек, который мог бы спасти ее, рассказав правду, солгал против нее. Единственный человек, которого она все еще считала своей семьей, единственный человек, который, как она думала, все еще заботился о ней и нуждался в ней. Затуманенным взглядом Катьяни посмотрела на стоящую рядом с помостом Реву. Ее лицо опухло, руки сложены вместе.

Последним человеком, давшим показания, был сам Бхайрав. Его скорбный, измученный голос вызвал в суде полную тишину. Он рассказал им, как обратился за помощью к Ачарье Махавире, чтобы противостоять регенту Малва, и обнаружил, что та, кого он всегда считал своей приемной сестрой, на самом деле была внучкой Шамшера. Выслушав показания своей сестры, он неохотно пришел к выводу, что Катьяни была предательницей, которая предала короля и королеву, чтобы отомстить за поражение Малвы пятнадцать лет назад. Самым убедительным доказательством был тот факт, что только королева Хемлата знала, как разрушить чары, защищавшие дворец от чудовищ. Связанная с ней Катьяни могла получить доступ к этому знанию.

Посмотри на меня, – подумала Катьяни, уставившись прямо на него и стараясь не дрожать. – Ты знаешь, что все это неправда и что эта связь на такое не способна. Почему ты так поступаешь?

Но он не смотрел на нее, не пропускал ее в свой разум.

Среди собравшихся граждан раздались крики.

– Утопите ее в кипящем масле!

– Отрубите ей конечности одну за другой.

– Отрубите ей голову и повесьте у городских ворот!

Бхайрав поднял руку, и они замолчали.

– Пусть судьи решают, виновна она или нет, – серьезно сказал он. Но его серьезность была притворной; он знал, какое решение они примут, знал еще до начала судебного разбирательства. Он знал это еще в самом Раджгархе, когда говорил, что отпустит ее после того, как будет проведено расследование. Он солгал ей, солгал Ачарье. Катьяни вцепилась рукой в свою шею, как будто она могла вырвать ворона, вырвать из себя их связь. Если бы она могла, то стерла бы все имеющиеся воспоминания о нем.

У судей принятие решения не заняло много времени. Мужчины на помосте сбились в кучку и зашептались друг с другом, а несколько минут спустя уже поднялся главный судья.

– Ваше Величество, мы пришли к выводу, что подсудимая виновна в чудовищном преступлении – заговоре с целью убийства королевской семьи.

Их слова едва достигли сознания Катьяни. Она оперлась на деревянные стенки клетки, стараясь не упасть в обморок.

Бхайрав впервые удостоил ее взгляда.

– Ты хочешь признаться? – спросил он ледяным тоном. – Исповедь – это первый шаг к искуплению.

Его холодные глаза были лишены эмоций и наполнены осуждением, как будто он искренне верил в ее вину.

«Какое потрясающее представление ты разыгрываешь, Бхав. Но меня ты не одурачишь и себя тоже».

– Я не признаюсь в преступлении, которого не совершала, – выплюнула она.

– Твоя вина уже установлена, – сказал он. – Наказание будет менее суровым, если ты сделаешь чистосердечное признание.

Катьяни перевела взгляд на Реву, которая стояла в углу в окружении своих слуг.

– Почему ты солгала, принцесса? – спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно.

Рева быстро бросила на нее испуганный взгляд и опустила голову.

Бхайрав нахмурился:

– Молчать! В этом суде не будет манипуляций со свидетелями. Выслушай мой вердикт. Я сохраню тебе жизнь за все годы службы Чанделе, пусть даже все это было ложью. И я не позволю, чтобы тебя бросили в темницу.

Послышался ропот разочарования и возмущения. Конечно, он не мог приказать ее казнить, ведь она была связана с ним узами. Сначала ему пришлось бы разорвать связь. Однако при желании он мог причинить ей сколько угодно боли, а сам при этом ничуть не пострадать. Катьяни уставилась на него, не в силах угадать, что он задумал. Судя по темному удовлетворению, просачивающемуся сквозь их связь, – ничего хорошего. Все прошло так, как он и планировал. Но почему он это сделал? Неужели одного ее происхождения достаточно, чтобы сделать ее врагом в его глазах?

– Ты заплатишь за совершенное преступление, – продолжил он. – Я дам тебе двадцать пять ударов кнутом Ченту, если ты признаешься в своем преступлении. Сто ударов, если ты этого не сделаешь. Что выбираешь?

Сто ударов кнутом Ченту? Катьяни подумала, что, должно быть, она неправильно его расслышала. Наибольшее количество ударов не превышало пятнадцати или двадцати. Каждый удар кнута разрушал как духовную силу, так и память. К середине наказания даже самые закоренелые преступники начинали плакать и просить прощения. А под конец забывали свои имена. Сотня ударов кнутом разорвет ее душу на куски.

И все же она не собиралась признаваться в том, чего не совершала.

– Я не вступала в заговор с целью убийства королевской семьи, – сказала она достаточно громко, чтобы ее услышали даже люди позади. – Рева солгала. Я сражалась с яту и была побеждена.

– Да будет