Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

Кхе, кхе, что за время такое? — Шталь недовольно пожал плечами, задумавшись уже о превратностях современной жизни. — Одно сутяжничество кругом, никому на слово верить нельзя, обманут. Вот раньше было все по-другому…

Какое-то время вспоминал о временах своей бурной юности — плавании юнгой на королевском флоте под гордым флангом Британской империи, жаркие ночи с красавицами мулатками с далеких южных островов, частые пьяные стычки у грязных портовых кабаков и многое, многое другое.

Наконец, он вздохнул и «вернулся» обратно. Стоя на ветру, пусть и в теплом плаще, довольно сильно продрог. Сейчас ему точно бы не помещал стаканчик горячего грога, к которому он пристрастился еще на королевском флоте.

— Да, стакан грога не помешает. Главное, горячего грога…

Уже собираясь покинуть ют и спуститься на палубу, капитан вдруг остановился. Замерев, стал внимательно смотреть в сторону носа, где нередко прогуливались пассажиры. Там, похоже, кто-то появился, не испугавшись непогоды.

— Смотри-ка, опять эти…

Причем сказал так, что сразу чувствовалось его неприятие. «Этими» капитан Шталь называл группу пассажиров из девятнадцати неразговорчивых мужчин, забравшихся на корабль с огромными сумками и арендовавшими соседние каюты. И на первый, и на второй, да и на третий взгляд, они были мало дружелюбны. Ни с кем из пассажиров не особо не общались, лишнего не болтали, и, вообще, старались лишний раз из каюты не выходить.

Капитан хоть и сам был не робкого десятка и Бог его силой не обидел, но совсем не хотел оказаться в темном переулке с кем-то из этих господ. Больно уж ухватки у них были специфические, что опытному взгляду всегда заметно. Всё — походка, немногословие, особые жесты, да и взгляды — говорило, что они когда-то служили. Таким, был уверен Шталь, человека прирезать, что высморкаться. Естественно, такое поведение вызывало вопросы, что у остальных пассажиров, что у команды.

— Странные, очень странные господа…

Двое крепкого вида мужчина вытащили третьего и, придерживая, поставили его прямо у борта. Видимо, тому было сильно нехорошо. Тот то и дело перегибался через борт.

— Странные… Не пью, не кутят, не дебоширят. Хотя…

Тут ему сразу вспомнилось, как один из этих молчаливых господ лишь одним ударом кулака утихомирил здоровенного, поперек себя шире, купчину, что устроил в кают-компании знатный дебош. Пассажир из купеческого сословия в тот вечер особенно напился до совсем невменяемого состояния и стал приставать к дамам, а их кавалеров просто в стороны раскидывал. Высоченный, почти под два метра, с бычьей шеей и кулаками с детскую голову, он, вообще, никого не слушался. Шталь тогда уже хотел пригрозить ему пистолетов, но, к счастью, вмешался один из этих странных господ. Он просто подошел и, не обращая никакого внимания на звериный рев купчины, и так врезал ему в челюсть, что дебошир хрюкнул и рухнул, как подкошенный.

— Хм, а этому, похоже, совсем худо, — с презрением морского волка хмыкнул он, наблюдая, как один из троицы снова перегнулся через борт и дергался всем телом. — Крыса сухопутная… Интересно, какого черта им в Любеке нужно? Явно не лаптями едут торговать. Скорее по чью-то ду…

Он не договорил, осекся. Слишком уж нехорошая мысль в голову пришла. Холодок скользнул между лопаток. Страшно стало, аж до жути.

— Черт, послал Бог пассажиров… Ну, ничего, до Любека осталось всего ничего. Потерплю.

* * *

Балтийское море, около пятидесяти миль к востоку от Любека

Колесный пароход «Николай I »

Пушкин открыл глаза и со страхом прислушался к себе. Морская болезнь почти двое суток не отпускала его; «зеленый», со страдальческим лицом поэт часами валялся на своей койке, ежеминутно тянулся к тазику. Вот к сегодняшнему утру его более или менее «отпустило».

— Александр Сергеевич, хлебните, враз полегчает, — его губ коснулась холодная кружка, к которой он тут же с жадностью приложился. — Проверено, крепкий чаек от морской лихоманки первейшее дело.

Напившись, Александр благодарно кивнул. Дорохов, все это время без устали ухаживавший за ним, похлопал его по плечу.

— Как там люди?

— А что с ними случится? Все в порядке, Александр Сергеевич. Как и приказано, сидят по каютам, целыми днями чай дуют и в карты бьются.

Александр снова кивнул, откинувшись на подушку.

— Сам нужно отдохнуть, прийти в себя, а через часок я еще чаю с травами заварю. К вечеру, как огурчик будете.

— Такой же зеленый и в пупырышках? — слабо улыбнулся поэт.

Хохотнув в ответ, Дорохов вышел из каюты, оставив Пушкина в одиночестве.

— Как-то криво началось наше путешествие за сокровищами… Как у Стивенсона…

У него, конечно, как у знаменитого Сильвера, не было под начальством целой пиратской команды. Но на восемнадцать крепких мужчин с боевым опытом он смело мог надеяться. Дорохов, воевавший с ними в одно строю, мог за каждого поручиться, что в нужный момент тот смалодушничает и пойдет на попятную.

С каждым из бывших солдат и офицеров Пушкин уже успел предварительно поговорить. Всем пообещал очень хорошее вознаграждение за участие в этой экспедиции, большую выплату родным, если кто-то из них погибнет. Не скрывал, что это предприятие непростое, опасное, и любой из них может получить увечье, а то и погибнет. В конце намекнул, что обо всем этом знает сам императора, и дело, в котором они участвуют, очень важно для Отечества. Словом, «накрутил» своих бойцов как следует.

К обеду ему совсем полегчало. Полежав, Пушкин попросил поесть. Измученный морской болезнью, желудок издавал такие звуки, что слушать было страшно.

— … Александр Сергеевич, я тут вареного мяса, сыра и хлеба принес. Не все же пустой чай пить.

Едва вдохнув изумительный аромат, поднимающийся над корзинкой с едой, поэт тут же вскочил с кровати и занял место за крошечным столиком.

— Капитан просил передать, что к завтрашнему утру должны прибыть в Любек. Девятого числа, значит.

Занятый куском мяса, Пушкин не сразу сообразил, о чем его говорили. Когда же до него дошел смысл только что сказанных слов, кусок мяса выскользнул из его рук и шмякнулся на тарелку.

— Что?

— Говорю, что девятого мая будем на месте. Александр Сергеевич, ты чего?

Глупо улыбаясь, поэт откинулся на спинку стула и смотрел через открытый иллюминатор куда-то вдаль. Со стороны точно выглядел, как мешком по голове стукнутый. Накатило, как говорится.

Вроде бы почему? Ведь, сейчас совсем другое время и место. Ни какого Дня Победы здесь и в помине не было, да и не должно было быть. К тому же