Помни обо мне - Софья Подольская

несомненно, кровать. Огромная, с инкрустированной перламутром спинкой и высокими посеребренными столбиками, с тяжелыми бархатными занавесями, султанами из страусиных перьев, золотыми шелковыми кистями и шнурами, она казалась достойной лучшего из благороднейших мужей Арморетты. Увы, на кровати, утопая в многочисленных подушках и чрезмерно напудренной груди экономки, возлежал барон Мален.

— Ленард? — он подался навстречу вошедшему маркизу. — Какого де… Де…

Язык барона после вина и настойки, призванной облегчить невыносимую боль, сделался удивительно неповоротливым.

— Лежите, друг мой, — Ленард указал тростью, и следовавший за маркизом слуга опустил на резной, но несколько пыльный столик изящное переносное бюро.

После чего, поклонившись, вышел.

— Какого демона, — подлое слово наконец-то соизволило покинуть уста барона Мален, — Жюли говорит, ты выпустил ту дрянь, что пыталась меня убить.

— Жюли? — от улыбки маркиза экономка вздрогнула, — А поди-ка ты отсюда, милая. Нам с бароном нужно поговорить.

— Иди, — барон отмахнулся от обернувшейся к нему с немым вопросом женщины и позволил страдальческой гримасе исказить аристократичные, как он искренне полагал, черты. — И пусть эти лодыри тащат еще вина. Нога болит, как сволочь.

Дождавшись, когда за экономной закроется дверь, хозяин замка принял почти величественную позу и, глядя в сузившиеся синие глаза гостя, сказал:

— Я требую… Этих. Да как там?! Объяснений!

— Объяснений? — голос маркиза был тих и гладок, как скольжение змеи по воде. — Ты требуешь объяснений, Коннар?

— Да! Какого демона ты выпустил эту шлюху?

В следующий миг тяжелая трость опустилась аккурат на раненую ногу барона. Тот взвыл.

— За… За…

— Заткнись, Коннар, или, клянусь честью, я передумаю и вызову тебя. Королевский представитель имеется, а поединок двух хромых, полагаю, сочтут честным.

— За что, — наконец, выдавил из себя барон.

— За что? — Ленард приподнял бровь. И трость. Отчего барон дернулся, словно битая псина. — Ты оскорбил мою тетушку, Коннар. Точнее, девушек, находящихся на ее попечении. Обеих, — трость дернулась и замерла в пальце от одеяла. — Чем ты вообще думал, кретин, когда полез к послушнице ордена?

— У нее длинные волосы, Ленард! Она не монахиня! И ты сам сказал, та вторая — жонглерка! А эта тоже играла, я и подумал…

— Послушницам не стригут волос, — зло процедил Ленард, — но это не отнимает у них милости святой Интруны. И короны. Помнится, по эдикту Хюнвара посягательство на сестру каралось оскоплением. Или огнем… Не помню, надо у тетушки спросить. Кстати, моя дорогая тетушка, продли Всеотец ее годы, относится к оскорбленной тобой сестре Лоретте, как к собственной дочери…

С каждым словом багровое от гнева и обильной выпивки лицо барона становилось все бледнее, а при упоминании возможных наказаний он судорожно вздохнул и плотнее сжал предательски дрогнувшие колени.

— Вижу, — продолжил маркиз с довольной улыбкой, — ты осознал всю тяжесть своего проступка.

— Я… Не хотел, Ленард, честью клянусь, не хотел! Я не думал…

Маркиз поморщился.

— О, а вот в это я охотнейше верю. Поэтому взял на себя, по праву твоего друга, тяжкую ношу подумать за тебя. И я готов уговорить тетушку принять твои извинения в обмен на небольшую услугу.

— Что ты хочешь? — прошептал барон Мален, пытаясь понять, во сколько дорогой друг оценит его жизнь.

Он не питал иллюзий, в поединке с Ленардом шансов у него не было.

— Сущий пустячок, — тот взмахнул тростью в опасной близости от подрагивающих рук барона, — ты будешь молчать о случившемся с сестрой Лореттой и напишешь, что сам упал на нож.

— Что?!

— Ты, — Ленард наклонился и, бережно поправляя одеяло, заглянул в мутные глаза барона, — напишешь, что твоя рана — досадная случайность, приключившаяся вследствие падения на, скажем, забытый кем-то в коридоре нож. Там ведь было темно, правда?

— Какого демона ты несешь, Ленард?! Эта шлю…

Барон осекся когда очень острое на вид лезвие сверкнуло в опасной близости от его горла.

— Я нахожу, — синие глаза маркиза поймали отблеск извлеченного из трости клинка, — игру сестры Аланы, впрочем, как и само ее общество, приятным.

Барон сглотнул вязкую, словно деготь, слюну.

— И от мысли, что твои мужланы могли нанести непоправимый вред ее здоровью, у меня начинают… Ты видишь, Коннар, начинают дрожать руки.

Дрожащее лезвие заставило барона вжаться в спинку кровати.

— Хорошо! — крикнул он зажмуриваясь.

— Чудно!

Клинок исчез в черном дереве трости, а Ленард легко подошел к столу, взял бюро и опустил его на кровать рядом с бароном.

— А заодно, — сказал он, небрежно, — подпиши договор о передаче мне виноградников Мален.

Барон замер, не донеся пера до золоченой чернильницы. Отдать виноградники вот так? За оплеуху какой-то жонглерке?

— Мы, — он сглотнул, и отчаянно выпятил вперед подбородок, — мы так не договаривались. За виноградники ты обещал мне место при дворе.

— Разве? — легкомысленно переспросил маркиз.

— Я, — вид холодной стали оказал на барона Мален чудотворно отрезвляющее действие, — признаю, был неправ. Не стоило трогать ту… девушку, воспитанницу твоей тетушки. И вторую тоже. Да, если б я знал что ты… Что она твоя… Я бы в жизни не стал… Но виноградники, Ленард, это слишком. Мы так не договаривались.

— Разве я сказал, — почти ласково улыбнулся Ленард, — что виноградники имеют отношение к сегодняшнему инциденту? Нет, Коннар, просто я решил не злоупотреблять более твоим гостеприимством. Я возвращаюсь в столицу. Мы возвращаемся: тетушка согласилась продолжить путешествие в моей карате. Разумеется со своими подопечными. Так вот, мы уезжаем на рассвете, и я просто пользуюсь оказией, чтобы закрепить наши договоренности.

— Значит, — не веря своей удаче, начал барон, — ты представишь меня ко двору?

— Лучше, друг мой, — маркиз посмотрел на потолок, с которого хихикая подмигивали полуобнаженные пышногрудые пастушки, прикрыл глаза и хищно улыбнулся, — я представлю тебя лично королю. А теперь, пиши, Коннар, пиши. Я, Коннар, милостью короля Хильдерка, барон Мален, пребывая в здравом уме и без какого-либо принуждения, свидетельствую…

Кухня встретила Дарьена молчанием. Замерла чумазая девчонка, что выгребала из очага остывшую золу, застыли с котлами служанки, остановилась повариха, не донеся до стола кувшин и ковригу серого хлеба, а прищуренные глаза сидящих мужчин явно не доброго вечера желали.

Свидетели. И женщины. Женщины это хорошо — помогут удержаться. Сейчас доверия себе было мало.

Крупный парень в жилете, украшенном полосками алого шелка, поднялся навстречу, сплюнул, утер рукавом губы и, переглянувшись с другими мужчинами, спросил:

— Че надо?

Сапоги на нем были новые, с яркими медными пряжками, слишком, как и говорила Алана, нарядные для простого слуги. Дарьен разжал ладонь и золотая бляха королевского интенданта с тихим стуком упала на стол.

Тишина. Недоуменные, а после и испуганные взгляды. Шепот, словно шелест опавшей листвы.

— Богатая цацка…

Но страх, мелькнувший в глазах, парня плохо вязался