Элли и арфист - Прайор Хейзел

Я замечаю, что серебряные подсвечники заметно потускнели. Я нахожу полироль и натираю их до блеска. Свечи давно не зажигали, но они в полном порядке, лишь слегка запылились. Я осматриваю дом и смеюсь от волнения и предвкушения. Возможно, это будет не самое худшее Рождество. Возможно, если мы все обсудим, Клайв примирится с моей игрой на арфе, и я смогу время от времени наведываться в амбар. Хотя бы изредка. Я была бы этому очень рада. Я буду к этому стремиться.

Рождественской елки у нас нет. Может быть, Клайв принесет ее домой сегодня, но я не собираюсь рисковать. Прошлогодняя норвежская ель до сих пор стоит в горшке в глубине сада. Я спешу к ней. Она немного растрепалась и местами облысела, но все это можно легко прикрыть мишурой. Сойдет. Я начинаю затаскивать елку в дом.

– Привет, Элли!

Это Паулина, она окликнула меня через забор. Ее не узнать, до такой степени они укутана в шерстяную одежду.

– Привет, Паулина!

– Все в порядке, дорогая?

– Все отлично! Счастливого Рождества!

– Счастливого Рождества, дорогая!

Елка, дом, ужин – все идеально. Я надела свое красное платье. Оно прекрасно смотрится с серебряным ожерельем, которое Клайв подарил мне на нашу последнюю годовщину. Я подмигиваю себе в зеркале. В кои-то веки я чувствую себя привлекательной.

Горят свечи и играет наш любимый компакт-диск с рождественской музыкой.

Он же наверняка вот-вот вернется домой?

Я подхожу к плите и еще раз перемешиваю карри. Клайв любит карри, а это особый рецепт с шафраном, изюмом и миндалем. Есть карри в канун Рождества – наша давняя традиция. Я смотрю на часы и добавляю еще несколько ложек бульона. Карри так долго стоит на плите, что начинает подсыхать.

Музыка все звучит. Я нажимаю кнопку «стоп» на проигрывателе компакт-дисков и выключаю его. Любой звук действует мне на нервы.

Я снимаю карри с плиты. От запаха меня слегка тошнит.

Задуваю свечи. Уже десять часов.

Прохожу в гостиную. Я рискнула снова растопить камин, но огонь уже погас. Я опускаюсь в кресло рядом с ним и сижу, глядя на угли и продолжая ждать.

Наконец я слышу, как открывается входная дверь. Я мчусь к ней.

– Клайв, я так за тебя волновалась!

Одного взгляда на его лицо достаточно, чтобы понять, что он бесконечно далек от прощения. Он отталкивает меня в сторону и, пошатываясь, поднимается наверх. За ним тянется запах виски.

Я поднимаюсь на второй этаж. Карри теперь стоит в пластиковом контейнере в холодильнике. Возможно, мы съедим его завтра на обед. Я устала, но почему-то сомневаюсь, что удастся уснуть.

Завтра Рождество, и я не знаю, что оно принесет. Интересно, будем ли мы есть индейку, которая нас ждет, картофель, капусту и пастернак, хлебный соус и все остальное? Стоит ли мне тратить время на то, чтобы все это приготовить? Наверное, стоит. Стоит, если это что-то изменит. Нужно продолжать доказывать Клайву, что мне не все равно.

В спальне горит свет. Я заглядываю в комнату с порога. Свет подчеркивает фигуру Клайва. Он сидит в постели, голый, с книгой в руках. Он смотрит на страницы книги. Книга – это мой блокнот, в котором я пишу стихи. Обычно я храню его в ящике стола. Клайв никогда, ни разу в жизни не проявлял интереса к моему творчеству. Мое сердцебиение учащается. Вдруг на этих страницах есть что-то компрометирующее? Я знаю, что есть. А в связи с тем, что Клайв и без того полон подозрений, мои стихи только усугубят ситуацию.

Я делаю шаг вперед, и он резко вскакивает с кровати. Молча проходит мимо меня и направляется в ванную. Блокнот лежит раскрытый на подушке. Я беру его в руки и вижу стихотворение, которое написала всего пару недель назад.

Я читаю эти строки, и у меня ноет затылок. Зачем, ну зачем я это написала? Как можно быть такой глупой? Порой кажется, что мои стихи сами собирают мои мысли и выдыхают их на страницу, а я этого даже не осознаю. Эти строки освещают все мои чувства к Дэну. И Клайв их увидел.

В груди растет комок страха. Что я наделала, что я наделала?

Позади меня на лестничной площадке раздаются шаги. Я оборачиваюсь. Там мой муж. Он останавливается и тяжело стоит у двери, по его лицу стекают струйки воды. Передо мной массивная, обнаженная гора, злой мужчина. Его глаза буравят меня насквозь.

– Место потеплее? – оскалив зубы, рычит он.

– Это… в… всего лишь стихотворение! – заикаюсь я.

– Ты этого жаждешь все сильней и сильней, не так ли?

– Клайв, это не… – Я замолкаю и опускаю голову.

Он делает шаг в мою сторону и резко останавливается. Я на него не смотрю, но чувствую, что каждая клеточка его тела пропитана болью. Он выхватывает у меня блокнот. Вырывает страницы. Я вздрагиваю. Я неотрывно смотрю на свои творения и вижу, как они падают на пол, одно за другим. Бумага визжит от боли, когда рвется. Этот звук проникает сквозь мои зубы, доходит до затылка, до самой сердцевины. Что-то внутри меня тоже рвется.

Когда Клайв доходит до последнего стихотворения, я делаю отчаянную попытку выхватить у него блокнот. Секунду мы словно перетягиваем канат, а потом он вдруг его отпускает. Я сжимаю в руках тетрадь, в ней одна-единственная, жалкая, скомканная страница. Все, что осталось от моих размышлений.

37

Дэн

Я долго глажу Финеса, а потом наконец сталкиваю его с колена. Пора спать. Завтра я встану пораньше, позвоню моему сыну Эду и пожелаю ему счастливого Рождества. Я не увижу Эда на Рождество, и это печально. Праздничный день он проведет с бабушкой и дедушкой, двоюродным дедушкой и двоюродной бабушкой, а также с Косулей и ее гитаристом. Это будет первый раз, когда он встретится с мужчиной-гитаристом.

По-видимому, Косуля передумала и сообщила мужчине-гитаристу о существовании Эда. Скрывать это стало слишком трудно. Она хотела познакомить мужчину-гитариста с родителями, а ее родители не одобряют сокрытия таких фактов от возможных будущих мужей. Кроме того, нельзя было рассчитывать на то, что Эд станет послушно произносить заученную ложь в нужное время, притворяясь двоюродным братиком Косули и тому подобное.

К большому облегчению Косули, мужчина-гитарист, похоже, не слишком беспокоится о «волнении струн». В самом деле, он все еще может на ней жениться. Однако очень важно, чтобы я выделял на содержание Эда как можно больше денег.

Я сказал Косуле, что не хочу, чтобы Эд праздновал Рождество с бабушкой и дедушкой, двоюродным дедушкой, двоюродной бабушкой, а также Косулей и мужчиной-гитаристом. Я хотел, чтобы он праздновал его со мной. Я уже пропустил пять рождественских праздников в жизни Эда, так что это было справедливо. Но она ответила, что уже слишком поздно и все уже решено и устроено. Зато я могу пригласить к себе Эда на следующее Рождество.

38

Элли

Остаток ночи я лежу без сна, обнимая свое последнее стихотворение. Когда я прижимаю его к себе, написанные мною слова просачиваются все глубже внутрь меня.