Там темно - Мария Николаевна Лебедева

болит у волчка серого ой болит

вот у каждого заживёт – и твоё перестанет ныть

Дёрнется – что? птичья лапа? ступня в заляпанной грязью кроссовке / в сапожке тонкой замши / в строгом кожаном полуботинке? – расправляются перья ли, пальцы – какие? чистые белые? с дорожкой из высохшей крови? в серебряных тонких оковах? с хрупким, того и гляди унесёт, следом от сигаретного пепла? – кто-то коротко резко вздохнёт – это девушка, это мужчина, это был человек ли вообще? – это важно? когда это важно?

На самом дне у каких хочешь глаз разливается чернота.

Ведь если не дать излиться вовне, то – что? – да

(да?)

(да!)

он затопит тебя изнутри.

– Кира?

Голос звучит точно из-под воды, и тогда непонятно, откуда огонь.

Так пух обращается в прах: птица вспыхнула и разлетелась.

Яся что-то кричит, машет шарфом.

Это всё остается где-то на периферии, потому что пришла темнота – по краям набежала так быстро, как сгорает тетрадный листок. Как если б рядок за рядком буквы теснили друг друга, слоились и набегали, так что текст невозможно прочесть – так и сейчас в разноголосице чувств невозможно разобрать.

Всего-то и надо – себе разрешить делать то, что просилось наружу. Накрывала тогда жаннад’арковская убеждённость: для того-то тебя сотворили. Не противься, ныряй в темноту.

И не кто-то иной за тебя говорит, а ты сам, так привыкший зеркалить других, наконец слышишь собственный голос. Познакомьтесь уже; может быть, даже ладить когда-то начнёте.

что это снова? ПОЧЕМУ ТАК БОЛИТ? чьи это чувства? сильно болит БОЛЬНО БОЛИТ невыносимо ДА ЧТО ЭТО?! кто это всё ощущает?

Перед глазами вспыхивают огоньки. В голову ударяет весь прошедший дурной, тягучий, в мутной дрёме утопленный год – и Кира впервые не гонит прочь ничего из того, что пугало.

Выходи, страшное, тёмное, будешь мне названым братом, сестрой, кем там захочешь побыть, выходи.

Вопрос: что это?

Ответ: Это тоска, и стыд, и вина.

В.: Чьё это всё?

О.: Твоё, Кир, твоё. Принимай отцово наследство.

Так вот что, должно быть, он чувствовал – захлестнувшая с головой волна, а после – свобода. Наверное, он улыбался.

Когда из сплошной черноты проступает и что-то иное, Кира понимает, что лежит на земле. Пахнет палёной шерстью.

– Ты кого тут сожгла? – спрашивает Ясю.

Та утирает нос ребром ладони. Глаза отчего-то припухли, смотрит сердито, шмыгает громко, говорит – аллергия на дым. Может, правда на дым аллергия.

– Искра попала, твои волосы загорелись. Я думала, слишком сильно двинула тебе по голове.

Протягивает руку – помочь встать, но тут же отдёргивает, вспоминая, что Кира такого не терпит.

Когда дверцу машины открыли, никто не заметил – как-то было не до того, – что побежал-покатился вроде камушек небольшой. Его пнули ногой – помешался.

Такой же находит Яся у корней старого дерева. Запихивает в карман. Что нашла – то её, такова уж привычка.

Руки похожи на лапки зверька: чёрные от сажи пальцы переходят в ладонь, кажущуюся по контрасту с грязью белее белого. Яся чешет нос, и на нём остаётся тёмный след – сходство со зверьком усиливается многократно. Она достаёт из кармана округлый предмет.

Это какой-то камень.

А, нет, вроде яйцо – чёрно-белое, перепачканное, как и руки, что извлекают его на свет.

Яйцо лежит на ладони.

Яся ждёт.

Что-то происходило, хоть пока ничего и не видно.

Земля когда-то была единой, но потом, как сейчас здесь, по ней пошли трещины. Сперва тонкие, но разрастались, отгоняя материки друг от друга, точно кусочки скорлупы. Те, кто их населял, отдалились не больше, чем это будет потом.

Треск. Содержание форму разбило. Из яйца появился не василиск, не дракон, даже не привычная к огню саламандра, а всего лишь птенец. Некрасивый. Щуплый, мокрый, с зажмуренными глазами, клюв огромный – едва ли не больше, чем тело.

Отряхнувшись, он разлепил веки, оглядел себя с ног до головы и собственным жалким видом остался недоволен.

– Привет, – без тени удивления сказала Яся.

Она протянула руку, и птенец, пытаясь сохранять чувство собственного достоинства, взошёл на ладонь, брезгливо пройдя по грязным от сажи пальцам. Потом пообсох и стал совершенно пушистым, но ровно таким же мрачным.

Поднеся ладони к лицу, Яся легонько потёрлась щекой о кипенно-белый пух, сквозь который светило солнце. Птенец возмущённо запищал, очевидно, пообещав низвергнуть на эту глупую небеса, если она тотчас же не прекратит так делать.

Яся подняла лицо к небу и рассмеялась.

Расправив крохотные крылышки, птенец – кто мог подумать, что малыш на такое способен? – улетел прочь.

Кира застыла на месте, ладонь замерла над Ясиным острым плечом.

– Что не так?

– Это всё же не наше. Надо историю про сестёр.

Перебрав прочие слова, остановилась на коротких, заурядных.

На этих вот:

– Я расскажу.

Благодарности

История выдуманная, чувства – настоящие.

Издавать книгу значит ощущать огромную уязвимость: чьими бы голосами ни говорила, фоном звучит собственный. Здесь, на последней странице, он повторяет только благодарность.

Всем причастным к индивидуальной резиденции в Переделкине, где должна была писать исследование, но решила впервые в жизни прочесть отрывок давнишней повести. Елене Шубиной, вошедшей в переделкинскую библиотеку именно в этот момент.

Оле Брейнингер, за несколько лет до публикации сказавшей, что она моя целевая аудитория, – и Алексею Портнову, ответившему тогда, что он точно не целевая, а всё равно проникся.

Тане Стояновой, которая настолько вкладывается в работу, что читала рукопись в отпуске. Тем, кто создавал эту книгу, особенно редакторам Даше Гаврон и Анне Воздвиженской, сделавшим замкнутый на себе текст куда более дружелюбным.

Преподавателям бывшей кафедры теории литературы ТвГУ, благодаря которым учёба была не как у персонажей.

Каждой и каждому, кто хоть раз внимательно слушал, как я пытаюсь, пусть и с погрешностями, переводить эмоции в слова. Маме Людмиле, которая помогла мне стать собой. Подругам и друзьям, из которых отдельное спасибо Маше Москвиной, без чьей веры текст отправился бы в корзину после десятка неудач, и Оле Айдиной, без чьей смелости создавать искусство я бы не продвинулась дальше первого черновика. Тем близким, кого не перечислила поимённо.

Моя любовь к вам значительно больше и дольше, чем любая темнота.

Примечания

1

Нет.

2

Отец хозяйки трудоустроен как