Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский

Как могли убедиться многочисленные зрители экзекуции, сонькину спину Комлев хоть и «взлохматил», однако ее криков никто не услыхал, слез никто не увидел. И встала она с «кобылы» сама, прикрылась содранным платьем и своими ногами ушла в камеру — что, по свидетельству искушенных лиц, само по себе говорило о том, что Комлев, получив свою мзду, «клал плети» на ее спину не всерьез.

Наказание Соньки после второго побега было совсем не долгим. Прямо из камеры она была выпущена на поселение — в пределах острова. И вместе с бешеным, как его называли сами уголовники, Богдановым вскоре перебрались в пост Корсаковский, на самый юг острова. Там она испросила позволения на открытия квасной лавки, а чуть позже попробовала организовать в Корсаковском что-то наподобие кафе-шантана с фокусником, шпагоглотателем и жонглерами-акробатами.

Досужая молва утверждала, что перебралась на юг острова Сонька не просто так, а имея цель сбежать в Японию: малые и большие рыболовные суда из этого соседнего государства дневали и ночевали в посту Корсаковском безвылазно. Но не сбежала, хотя возможность таковая имелась. Почему — молва и на этот вопрос знала ответ: Сонька не желала бежать без огромных денег, зарытых где-то на острове после ограблений Никитина и Юровского. Добраться же до этих сокровищ возможностей никаких не было, к тому же Сонька опасалась и нового своего сожителя, Кольки Богданова, которому случалось с легкостью убивать людей и за гораздо меньшие деньги.

Глава седьмая. Сближение чувств

Получив от отца денежное письмо, Дитятева в тот же вечер робко постучала в дверь комнаты Ландсберга, пригласив его распить бутылочку шампанского, сохранившуюся у нее на самом дне дорожного сундучка.

Избегая смотреть друг на друга, супруги распили искристый напиток, обмениваясь односложными замечаниями и поспешили опять разойтись по своим комнатам. Тем не менее, это шампанское стало своего рода мостиком взаимопонимания, помогло двум молодым и очень одиноким людям осознать, что у них общего больше, чем у шапочных знакомцев, силою обстоятельств вынужденных делить один кров.

Ольга Владимировна настояла на том, чтобы вернуть Ландсбергу долг и рассказала о том, что теперь имеет возможность самостоятельно купить билет до Одессы. Говоря об этом, Дитятева не удержалась, чтобы исподтишка не бросить на собеседника взгляд, оценить его реакцию на свою новость. Ландсберг, разумеется, поздравил супругу с решением финансовых проблем, однако едва заметная вертикальная морщинка между бровями у него все же появилась. И Ольгой Владимировной была, разумеется, отмечена…

Через несколько дней после вечера с шампанским Ольга Владимировна нашла повод снова постучать в комнату супруга. Ландсберг чистил ружья, готовясь к очередной охотничьей вылазке. Карл улыбнулся:

— Прошу вас, Ольга Владимировна! Руки, извините, не могу подать — в масле весь!

— Я на минуточку, не хочу вас отвлекать, Карл Христофорович. А вы снова уезжаете? Надолго?

— Думаю, что дня на три-четыре. После последней метели была оттепель, а потом опять морозец прижал, если помните. Мышковать лисичкам сейчас, таким образом, затруднительно — так что, надеюсь, мои приманки они своим вниманием не обойдут!

— Мышковать? А что сие означает?

— Мышкование — это охота на мышей и прочих мелких грызунов, которые проводят зиму под снегом, Ольга Владимировна. У лис очень острый слух и обоняние дай боже. Лиса может услышать, как мышка бегает под глубоким снегом. Услышит — и прыгнет, пробьет передними лапами сугроб. Сунет нос, учует добычу — и схватит. А вот после оттепели снег покрывается ледяной коркой — ее и пробить труднее, и лапки можно поранить. Тогда лиса голодает, и уже с меньшими предосторожностями может позариться на приманку охотника…

— И не жалко вам разных зверушек, Карл Христофорович? — вздохнула Дитятева. — Я имею в виду всех охотников, не только вас. Травите, стреляете в них…

— За всех не поручусь, Ольга Владимировна, а мне бывает жалко. Зайцев, к примеру, не стреляю — хотя их здесь великое множество.

— Отчего именно зайцев не убиваете?

— Кричат, если не сразу убьешь, очень жалобно. По-человечьи прямо…

— А другие не кричат?

Ландсберг пожал плечами:

— Многие молча умирают. А что касаемо лис — так я и не вижу ничего такого. Приманку разложишь — никого нет. Пришел через несколько дней — лежит лисичка, уже замерзшая. Не осуждайте меня, Ольга Владимировна, для меня ведь в охоте не убить кого-то главное.

— А что же? Вы простите мою назойливость, я понять хочу, Карл Христофорович!

— Хм… А смеяться не станете?

Дитятева затрясла головой: ни за что!

— Ну, тогда слушайте. Охота, ежели говорить высоким стилем, это духовное общение человека с природой. Единение с нею. Ну а ежели попросту… Вот работаешь, работаешь с людьми, с кем-то ссоришься, вступаешь в перепалку, потом, наедине с собой снова и снова мысленно возвращаешься, переживаешь… Ночь прошла — и опять день начался… Новые встречи, новые проблемы. А у природы не так, Ольга Владимировна! Какой бы ни была взведенная пружина внутри человека — наедине с природой умиротворение к людям приходит. Зимой, допустим, идешь на лыжах посреди этакой тишины благостной, среди великолепия снежного. Остановишься, прислушаешься, снега пригоршню к лицу поднесешь — дух чистый, ясный… А вокруг — ели величественные замерли, березки-осинки под тяжестью снежных шапок согнулись… Нет, Ольга Владимировна, боюсь, не могу все свои чувства лесные словами передать. Здесь талант литератора нужен.

— Отчего же? Я вас прямо заслушалась, Карл Христофорович. И самой захотелось в этаком благолепии побывать. Только боюсь я тайги этой, право. Вот вы говорите — тайга, а я сразу рассказы шепотком вспоминаю поселковые: звери, бродяги, страсти всякие…

— Не без этого, Ольга Владимировна. Только эта публика вокруг жилья людского вертится. А там, куда я забираюсь, им делать нечего: ни прокормиться, ни разжиться ничем… Вот мы с Михайлой заимку в глухой тайге свою соорудили — ну, домик охотничий. Больше года как стоит заимка — и все там цело, никто не добрался. Домишко маленький такой, всего-то одна комната. Доберешься туда — усталый, замерзший, а там полешки сухие, березовые, с осени еще заготовлены. Зажжешь печку — загудит пламя, потечет тепло… Сидишь, слушаешь, как за дверями вьюга воет, на огонь смотришь и мысли приятные сами в голову идут. Сидишь, философствуешь… Хорошо!

Ольга Владимировна слегка прикусила нижнюю губу, вприщур поглядела на супруга, и, решившись, несколько нерешительно начала:

— Вы так всё живописно рассказываете, Карл Христофорович… Слушайте, знаете что… Если вам не в тягость будет, конечно — не возьмете ли меня с собой как-нибудь в вашу экспедицию? Самой хочется поглядеть на всё это…