Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский

прочая обмундировка, — рассмеялся Ландсберг. — А сей мех придумали умные люди к лыжам прибивать, чтобы по склонах вверх легче забираться было. Чтобы назад не скатываться. Это с оленьих ног мех. Когда лыжа вперед по снегу едет, шерстинки скользить помогают. А ежели назад, против шерсти, то в снег упираются.

Ландсберг привязал свои лыжи, дал последние указания:

— В тайге рядом не ходят, к сожалению. Я пойду вперед, лыжню пробивать, а вы, Ольга Владимировна, след в след идите. Не спешите, приноровитесь. Ну, давайте попробуем!

Не обошлось без казусов. Не привыкшая к подобному способу хождения молодая женщина несколько раз запиналась, падала. Ландсберг дружески, необидно посмеиваясь, всякий раз помогал ей подняться, заботливо отряхивал от снега, указывал на ошибки. Ольга Владимировна раскраснелась, хохотала над своими падениями звонче спутника и упрямо шла и шла вслед за ним. К концу пути, когда между молодым осинником замаячила долгожданная заимка, Дитятева почти совсем уже освоилась с лыжами, и с последнего пригорка лихо скатилась самостоятельно и даже не упала.

— Ну, вот и пришли, Ольга Владимировна. Вот мои лесные, так сказать владения, — Ландсберг широким жестом показал на низенькую избушку с пристроенными большими сенями. — Добро пожаловать! Сейчас печку затопим и чаем греться будем!

Испытующе поглядев на чем-то явно озабоченную спутницу, Ландсберг сообразил: весь день с утра они были в дороге, не расставаясь ни на минуту. Он и сам чувствовал явную потребность уединиться где-то в укромном уголке.

— Вот что, Ольга Владимировна, — решительно сказал он. — Домишко выстыл, там сейчас неуютно. Вы пока обойдите сторожку, оглядитесь, воздухом таежным подышите, пока не стемнело. А я в домике всё приготовлю и позову вас. Хорошо?

— Да-да, Карл Христофорович! — с благодарностью и облегчением улыбнулась Дитятева. — А я пока погуляю тут…

Минут через десять она без приглашения зашла в избушку. За это время Ландсберг успел вынуть из сделанного в сенях тайника под полом свечи, лампу, несколько оленьих и медвежьих шкур, немудрящие припасы. В печке весело трещали березовые поленья, небольшой запас которых также хранился в сенях. Иней на стенах съежился, потемнел, на полу блестели лужицы воды.

— Максимум через час тут все высохнет, сырости не будет чувствоваться, и будет очень уютно, — сообщил Ландсберг. — Вы проходите, проходите ближе к огню! Тулупчик пока не снимайте, я сейчас все приготовлю…

— Давайте я на стол помогу собрать, — решила Дитятева. — Мешок наш где?

— Вот он, — Ландсберг поднялся от печки. — Я вам помогу. Хозяйство таежное, не городское. Специфика-с!

Немного погодя, сидя за столом и держа обеими руками кружку с горячим чаем, Дитятева критически обозрела стол, покачала головой:

— Надо же! Сколько мы всего, оказывается, с собой везли! Вы даже пельмени где-то ухитрились раздобыть! И лампу керосиновую…

— Ну что вы, Ольга Владимировна! С собой, кроме ружей и самого необходимого, у меня ничего и не было! Таежные припасы — это что-то вроде закона лесного. Соль, спички, сухари, бутылку с чем-нибудь согревающим таежники в заимке всегда держат. Не хозяину, так другому путнику пригодится, если набредет на заимку. Пельмени замороженные я еще с месяц назад здесь оставил. И лампу с собой не вез. Дровишки сухие, видели, наверное, в сенях припасены. Запас керосина. И шкуры медвежьи — видите, целый угол заняли! Не всё открыто, правда, держать приходится — Сахалин все-таки не Сибирь-матушка. Это там обобрать лесную избушку страшным грехом почитается. В Сибири, мне бывалые люди рассказывали, у лихого человека и рука не поднимется что-нибудь из заимки украсть. А в наших сахалинских пенатах добрые люди, почитай, и не ходят по тайге… Забредет беглый бродяга голодный — что не съест, то с собой утащит. Ну какой с него спрос…

К концу таежного ужина избушка окончательно протопилась, стало жарко. В щелях бревенчатых стен кое-где заблестели капельки выступившей смолы. Пока Ландсберг курил на улице, Дитятева снова переоделась в привычную одежду — длинную темную юбку и кофточку, лишь прибавила к наряду неизвестно для чего захваченную нитку бус.

Убрали со стола. Ландсберг расстелил на полу перед печкой несколько шкур, принес из сеней короткие чурбачки.

— Это вместо кресел, — пошутил он. — А печка пусть камином будет на сегодня. Устраивайтесь, Ольга Владимировна! Спать захотите — говорите без стеснения! Вы сегодня такой променад совершили — спать крепко будете, обещаю! Без сновидений!

— Мне всегда сны сняться, — покачала головой Дитятева. — Иногда такие странные, двойные какие-то.

— Это как же?

— Ну, один сон обычный — ходишь где-то, бежишь, разговариваешь. И тут же вроде я со стороны наблюдаю за собой, опекаю себя спящую. Ежели падать, допустим, во сне приходится — я-вторая себя первую успокаиваю: не трусь, мол, это же сон! Смешно?

— Не знаю, право…

— Расскажите что-нибудь о себе, Карл Христофорович! — попросила Дитятева. — Я ведь много чего о вас не знаю, хоть и женой перед людьми почитаюсь… Ну, хоть о детстве своем. Я ведь, признаться, никак вас маленьким представить не могу!

— У меня было очень холодное детство, Ольга Владимировна, — вздохнул Ландсберг. — Но это я понял, когда повзрослел… А пока был мальчишкою — полагал, что все так живут. Взрослые занимались хозяйством, я с сестрами был предоставлен самому себе. Старший брат Генрих помогал отцу и вместе с работниками целыми днями пропадал в полях или в кузнице. Зимними вечерами семья собиралась в каминной — но и там каждый занимался своими делами. Генрих возился со счетами и какими-то бумагами, мать вязала в уголке вечные носки. К отцу часто приходили соседские старики-помещики. Они пили пиво и говорили о старых временах. Мне только и оставалось слушать их рассказы — причем задавать какие-то вопросы я никогда не осмеливался — это в нашей семье не было принято. Больше всего я любил слушать про своих далеких предков-крестоносцев. Про их походы во имя спасения гроба господня, про сражения… Потом брат отвез меня в Санкт-Петербург, на военного учиться. Фельдфебель, классный дядька в школе вольноопределяющихся, был чем-то похож на моего отца. Он был очень строг и совершенно не обращал внимания на мальчишек-юнкеров. И в то же время ни одна наша проказа или отступление от военного устава не проходила мимо его внимания… Но вы, кажется, спите?

Ландсберг, не получил ответа, прислушался к ровному дыханию молодой женщины, подбросил в печурку дров и поглубже зарылся в шкуры в своем углу.

* * *

Ко времени пробуждения Ольги Владимировны Ландсберг успел совершить лыжную вылазку к местам, где были разбросаны отравленные приманки для лисиц. Вернулся Карл не с пустыми руками: два охотничьих трофея, один из которых оказался чернобуркой, уже