Происшествие с Андресом Лапетеусом - Пауль Куусберг

Хаавика он поддерживал, помогал ему больше, чем кому бы то ни было. Одалживал деньги, не раз хорошо отзывался о нем, писал вместе с ним статьи. Дружба с Виктором продолжалась. Но в последнее время между ними пробежала какая-то черная кошка. Виктор начал избегать его. Жизнь вообще мчится быстро, ее повороты так неожиданны, что это изнашивает людей, а в плохом настроении человек может ни с того ни с сего наговорить другому гадостей. Сказал же он Виктору, что для него социализм — голая бабья задница, и ничего больше. Нужно было ему так язык распускать! Но почему Виктор перешептывался с Реэт, почему он так часто менял женщин? Пора было бы и остепениться. Но раз дело зашло слишком далеко, он, как настоящий друг, должен был сказать правду в лицо. Ну теперь, за рюмкой, они смогут все друг другу высказать. Потом обоим будет легче.

Но этим рассуждениям мешала одна тревожная мысль. «Ты не честен, — сказал себе Андрес Лапетеус. — Ты позабыл своих товарищей уже на второй день после демобилизации. Единственный, о ком ты беспокоился, был ты сам. И когда твоим прежним друзьям было туго, ты сделал все возможное, чтобы их беды не затронули твоей жизни». Такие мысли у него порой неожиданно возникали и раньше, обычно он легко подавлял их, но последнее время они становились все навязчивее. Однако и на этот раз он сумел успокоить себя.

Только перед Хельви не удавалось оправдаться. С ней он действительно поступил подло. Опасаясь, что совместная жизнь с женщиной, служившей в армии, бросит на него тень (о фронтовичках в то время любили черт знает что болтать), он просто бросил Хельви. При этом мучился, но все же прервал отношения. И теперь не мог придумать ничего такого, что хотя бы затупило коготки его самообвинений. Он уже несколько лет не виделся с Хельви и не знал, какой она стала. Слыхал, что снова работает в райкоме партии, уже не инструктором, а вторым секретарем, но встречать ее не доводилось. В его представлении Хельви оставалась прежней. Молодой женщиной, обычно носившей солдатскую блузу, юбку защитного цвета и легкие сапожки. Сапоги эти по ее просьбе сшил из плащ-палатки Паювийдик, знавший чуть ли не десять ремесел. Хельви была единственным человеком, понимавшим его, Лапетеуса. Он был убежден, что она и теперь поняла бы и раскрыла бы другим, особенно Пыдрусу, глаза в отношении его. Лапетеус знал, что это наивные мысли, но они приходили снова и снова. Он верил, что когда они соберутся вшестером — Пыдрус, Паювийдик, Роогас, Хаавик, он и Хельви — и когда снова оживет их дружба и станут прежними их отношения, тогда… Андрес Лапетеус не мог точно сказать, что тогда произойдет, но надеялся: что-то произойдет. Он хотел верить в это и верил. Думал, что тогда снова найдет себя. Избавится от равнодушия, все сильнее охватывавшего его, от ужасного ощущения пустоты, преследовавшей, как тень, от всего, что портило жизнь.

Так он думал и поэтому решил позвать к себе в гости товарищей военных лет.

В воскресенье утром Реэт сказала:

— Я объяснила Агате, что нужно сделать. Она подаст язык, паштет, свинину, сыр. Будет еще холодная телятина. Остались лосось и сиг. Хватит и маринованных грибов и соленых огурцов. Она сделает картофельный салат. О водке, или что вы там будете пить, позаботься сам. Для коньяка есть лимон. Если я достану, сможешь угостить своих гостей апельсинами. Каартна, наверно, любит их. Меня не жди. Извинись, скажи, что я поехала к какому-нибудь больному родственнику или придумай что-нибудь другое. До свидания в понедельник.

Реэт повернулась и ушла.

Лапетеус поспешил вслед за ней.

— Спасибо, Реэт. Я знал, что ты меня не подведешь. Проведи вечер с нами. Они не такие уж неотесанные. Хаавика ты знаешь. Роогас — человек старой светской школы, офицер и кавалер с безукоризненными манерами. Поет и танцует. Пыдрус попроще, но не глуп. Самый медведистый из них Паювийдик, но язык у него лихо подвешен. Скучно тебе не будет.

Реэт смотрела на него с упреком.

Он горячо добавил:

— Каартна я давно забыл. Между нами все травой поросло. Для меня она чужой человек. Останься.

— Нет, — покачала головой Реэт. — Я все наладила: стол, комнаты, принесла и новые пластинки, они лежат сверху. Ты, возможно, не заметил — во всех вазах свежие цветы. Сама я не приду. Не требуй от меня невозможного. С двумя женами тебе было бы слишком сложно. Очень сложно. До свидания. Нет, не целуй меня, я только что подкрасила губы.

— Перенеси свои вещи снова наверх.

Реэт бросила на него один из своих грустных взглядов. Потом ушла. Вечером выяснилось, что она и в самом деле устроила все хорошо.

Стол был богатый. Между блюдами с лососиной, сигом, языком с зеленым горошком, холодной телятиной, паштетом, ветчиной, салатом и маринованными боровиками краснели горы апельсинов. Была еще многослойная колбаса, сыр двух сортов и черная зернистая икра. И откуда только Реэт раздобыла икру?

Комнаты сверкали чистотой.

Цветы, всюду цветы. Гладиолусы, астры, гвоздики.

И еще какие-то, названия которых Лапетеус не знал.

Он прошел из комнаты в комнату и остался доволен. Новая светлая мебель на тонких ножках, которую Реэт заказала год тому назад, сделала комнаты просторнее, в них стало больше воздуха. Пористую резину Реэт приказала положить очень толстым слоем. Все во главе со старым дядей опять хвалили деловитость хозяйки, потому что мебель оставляла очень современное впечатление.

— Стиль выдержан, — подчеркнул Мурук. — Таким должен быть дом человека. Здесь ты можешь быть самим собой.

Старый дядя сказал своим писклявым гнусавым голосом:

— Даже в старое время удивились бы. Реэт все может. Попробуйте-ка достать пористую резину в восемь сантиметров толщиной! Даже на заказ в мебель кладут дрянь толщиной сантиметра в два.

Так хорошо, как сейчас, Лапетеус уже давно себя не чувствовал. Верил, что предстоит хороший вечер, который снова сблизит его со старыми друзьями. Он извинится, что не приглашал их раньше. Скажет, что намеревался сделать это, но каждый раз что-нибудь мешало. Не сомневался Лапетеус и в том, что Реэт снова перенесет свои вещи наверх.

Первым явился Паювийдик. Он оценивающе оглядел комнаты, мебель и накрытый стол.

— Прямо как в кино, — сказал он.

Лапетеус принял это за похвалу.

— Кое-что еще нужно сделать, — заметил он. — Но в основном все готово.

Потом у него мелькнула мысль, что, быть может, Паювийдик живет где-нибудь в деревянном домишке, битком набитом жильцами, поэтому добавил:

— Жена у меня боевая — ее работа. Удержать трудно, ты же знаешь женщин. Мне годится диван и постаромоднее, но если уж все так складывается, то стоит ли из-за этого воевать.

— И чувствуешь себя здесь хорошо?

Лапетеус не понял, на что намекает гость.

— Начинаю привыкать, — неопределенно ответил он.

— Доведись мне на твоем месте, было бы чудно. Позвал бы, как и ты, друзей в гости. Пусть учатся у маяков и видят, как будет жить советский человек при коммунизме.

Паювийдик говорил очень серьезно.

— Я же вас не потому… — счел нужным сказать Лапетеус.

— Не вижу твоей боевой хозяйки.

— Уехала в деревню. Неожиданно заболела тетя, которая долгие годы была ей за родную мать. Человек в годах — сердце и высокое давление.

— Кто же тебе все сделал? — Паювийдик кивнул головой на видневшийся в соседней комнате накрытый стол. — Не сам же ты?

— У нас есть… домработница.

— Супруга работает?

— На оптовой базе. Бухгалтером. Раньше трудилась в Министерстве лесной промышленности.

— Дети уехали вместе с матерью?

— У нас нет. Мы… не можем иметь детей.

Лапетеус не осмелился сказать, что Реэт никогда не хотела их.

— Извини, капитан. Живешь ты красиво. Я живу не плохо — две комнаты и кухня. Мебель постаромоднее, но обходимся. С тобой, конечно, равняться не приходится. Если бы мы вместе не прошли огонь и воду, я решил бы, что здесь живет человек, у которого месячная зарплата шестьдесят рублей, а доходы по меньшей мере шестьсот.

Андрес Лапетеус криво усмехнулся.

— Смахиваю на спекулянта?

— А что в этом оскорбительного? Теперь ведь спекулянты — маяки культуры домашнего быта.

— Только спекулянты? Густо мажешь, друг.

— Извини еще раз.

Кто-то позвонил.

— Минутку, — поспешил в переднюю Лапетеус.

Паювийдик уселся в кресло с наклонной спинкой и вытянул ноги. Приятно так полулежать. Подумал, что, наверное, зря цепляется к Лапетеусу. Идут премии, куда ж ему свои деньги девать. И жена зарабатывает.

Вот если бы Лапетеус женился на Каартна, у него не было бы такого дома. «Завидуешь, браток, завидуешь», — сказал он себе и повернулся к двери, в которую как раз входили Лапетеус и Роогас.

Паювийдик вскочил и вытянулся в струнку.

— Старые штучки, — Роогас протянул руку.