Происшествие с Андресом Лапетеусом - Пауль Куусберг

Реэт флиртовала с Хаавиком.

Профессор Саммасельг говорил Муруку:

— Американцы исследовали сотни препаратов и пришли к выводу, что растительное масло самое действенное средство против склероза. Я рекомендую вам, друзья: откажемся от животного масла и мяса и перейдем на оливковое и подсолнечное масло.

Лапетеус убрал свою руку и сразу ощутил на своей ноге легкое прикосновение.

Мурук разглагольствовал:

— И газеты пишут, что в Астрахани и Рязани меньше сердечников, чем в Эстонии, Почему, спрашивают они, и отвечают: в Эстонии много едят животных жиров — шпика, свинины, масла, яиц…

— Это правильно, очень правильно. Могу вас заверить…

Мурук не дал договорить перебившему его профессору Саммасельгу.

— Извините, я еще не кончил, — зло сказал он. — Сало, шпик, свинина, масло, яйца… Из-за излишнего употребления сала, шпика, свинины, масла и яиц инфаркты и инсульты. В три раза больше, чем в Астрахани и Рязани. Но почтенные медики не учитывают, каково состояние нервов у среднего эстонца. Одна власть приходит, другая уходит, один уклон кончается, другой начинается, все смешалось, нет ничего твердого и постоянного. Что это значит для нервов, уважаемый профессор? Играют на нервах, на нервах народа. А обвинить во всем масло и свинину проще всего.

Лапетеус подумал, что Мурук все извращает и нужно бы прищемить ему язык, но не стал утруждать себя.

— Не стоит говорить о таких мрачных вещах, — засмеялся Хаавик. С годами его лицо несколько обмякло, но еще сохранило моложавость. — Будем так же веселы, как всегда радостна и оптимистична наша новорожденная. За здоровье очаровательной хозяйки!

— Мрачные вещи, — пробурчал себе под нос Мурук, который немного побаивался Хаавика. — Ничего больше не понимаю. Если бы к маю и к октябрю на площади Победы не вывешивали портретов, то никто бы не знал, на кого можно и на кого нельзя опираться.

Профессор захихикал.

— До этого я не додумался. Портреты, гм… Действительно, замечательный барометр. В отношении растительного масла вы ошибаетесь. Нервная система, конечно, но… Между прочим, мы и в других делах грешим против своего здоровья. Гулять, есть, ложиться спать нужно точно. По часам. Что говорит учение Павлова? А сам Павлов! Точность до минуты. Сколько он прожил!

Андрес Лапетеус насмешливо заметил:

— Прогулка, еда, сон… Вы забыли самое главное — работу.

— Вы правы. Работа, конечно, работа должна занимать центральное место. Но и в работе огромное значение имеет точность. Никогда нельзя прямо с работы мчаться к котлетам. Голова еще гудит от мыслей, а ты торопливо глотаешь куски. От такой еды пользы нет. Организм нужно в прямом смысле слова подготовить к еде. Перед обедом — отдых. По крайней мере минут двадцать пять — тридцать. Минимум. Успокаиваются мысли. Подождем, пока сердце войдет в нормальный ритм. Тогда, пожалуйста, садитесь за стол.

Жена профессора по-прежнему прижималась к ноге Лапетеуса коленом.

Лапетеусу стало скучно. Он уже давно заметил, что больше его ничто не интересует. Не волнует и то, что жена профессора, видимо, готова на все. Лапетеус не следил за разговором, который до тех пор, пока среди гостей сидел профессор, шел о здоровье. Потом Саммасельг изнемог от вина и жирных закусок. Лапетеус уже заранее знал, кто может что сказать. Раньше он чуждался знакомых Реэт. Они казались ему пустыми мещанами, несмотря на звания доцентов или профессоров. Теперь он свыкся с ними. На вечеринках, которые Реэт охотно устраивала, Лапетеус крепко напивался и пытался оскорбить свою жену, которую в пьяном виде не терпел. Реэт знала это и уходила в таких случаях спать в другую комнату.

Больше они не нуждались друг в друге, это Лапетеус понимал и в трезвом состоянии. Вся их совместная жизнь стала только привычкой. Иногда среди монотонных дней выдавались деньки поярче. Один из таких дней был тогда, когда старания Лапетеуса увенчались успехом, и они, продав «Победу», купили новенькую «Волгу». Тогда оживление длилось несколько дольше. Лапетеус назвал Реэт замечательной женщиной, а Реэт после многолетнего перерыва снова сказала ему «железный человек». Но потом все опять пошло старым путем.

Порой Лапетеус с ужасом думал, что не только отношения с Реэт, но и вся его жизнь превратилась в сплошную привычку. Он был по-прежнему требователен к себе и подчиненным, его считали толковым директором, и он успокаивал себя этим, но все же время от времени ощущал, что все это самообман. И сейчас приближался такой момент. Лапетеус боялся минут, когда он был не в силах оправдывать себя. Когда он неопределенно ощущал, что не стал вершителем больших дел из-за своего «я», чье благополучие, чей покой он всегда считал наиболее существенным. Он работал старательно потому, что на лодырей смотрят косо. Если бы он не боялся, что отступление повредит его репутации, он ушел бы из развалин дома. У него не было своей великой цели, во имя которой он мог рисковать. Значит, он был не лучше Мурука или Саммасельга. Он остался чиновником. Только чиновником. Такие люди не ведут жизнь вперед…

К черту все.

Он налил и выпил подряд несколько рюмок водки. Нога жены профессора была теплая и мягкая.

Лапетеус презрительно смотрел на сидящих за столом. На Реэт, которая, хохоча, совала Хаавику в рот кусок торта. На Мурука, говорившего о человечности и гуманизме. На Саммасельга, который соскабливал крем со своего куска торта, чтобы не испортить здоровья. На жену профессора, которая подбадривала его своим затуманенным, влажным взглядом. И на всех остальных. Смотрел на них и хотел крикнуть им в лицо, чтобы они убирались отсюда из-под их крыши.

Он слыхал, как Хаавик спросил у Реэт:

— Что с Андресом?

— Железный человек!

В голосе Реэт звучала насмешка. Оба они заговорщицки усмехались.

Лапетеус встал. Он должен уйти отсюда. Немедленно. Все равно куда. Главное — подальше от этого дома с сиренево-лиловыми дверями. Туда, где люди. Хотя бы к своим военным товарищам. Он, Андрес Лапетеус, еще совершит что-нибудь необычное.

Вышел в прихожую, оттуда на двор.

Вдоль улицы дул холодный ветер.

Лапетеус долго стоял на ступеньках, потом, зябко поведя плечами, вернулся обратно в дом.

Хаавик прекрасно понял, на что намекала Реэт. Что железный человек вовсе не железный человек. Что она, Реэт, разочаровалась в своем муже. И еще на что-то, щекотавшее самолюбие Хаавика.

— Андрес сегодня немного странный, — сказал он ей, будто сочувствуя Лапетеусу.

— Вы хороший друг…

Реэт смотрела мимо Хаавика. Глаза у нее стали грустными.

— Мы старые друзья, это так. Доводилось под одной шинелью спать и с одного котелка пшенную кашу есть. Война повлияла на всех нас. Он просто перетрудился. Андрес никогда не дает себе поблажки. Первые годы после войны и работал и учился, это требовало огромной энергии. Я предупреждал его, что при такой круглосуточной гонке он быстро износится, но он не послушал меня.

Реэт подняла свой грустный взгляд на Хаавика.

— Ни одному человеку я не жаловалась на наш брак. Но от вас, как от друга Андреса, я скрывать не буду. Последнее время Андрес вечно не в духе. Меня он больше не любит. Всем недоволен. Мне трудно, очень трудно. Я замужняя женщина, а чувствую себя крайне одинокой. Андрес, наверно, никогда меня не понимал.

— Я поговорю с ним, — загорелся Хаавик, — Как друг с другом. Мы должны узнать, что его мучает. Он стоящий человек. Хорошо, что вы сказали мне об этом. Мы снова вернем его к жизни и к вам.

Реэт грустно усмехнулась. Она положила свою руку с длинными, чуть-чуть вздрагивающими пальцами на руку Хаавика и сказала:

— Не делайте этого, Виктор. Я доверилась вам, не предавайте меня. Не хочется, чтобы он узнал об этом. Я от всех скрывала, какой он на самом деле. Ваш разговор ничему не поможет. А моя жизнь стала бы… еще мучительнее.

Хаавик ощущал, как словно что-то из ее руки переливается в него, и возбуждение усиливалось.

— Я… не понимаю Андреса. Что ему не хватает? У вас такой красивый дом. Модный, со вкусом отделанный, уютный. Машина. Не каждый может позволить себе автомобильные путешествия на Кавказ и в Карпаты. Чего он еще хочет? Чего он еще требует от жизни?

Хаавик остановился, потом продолжал:

— Я, проуа [18] Реэт, — не удивляйтесь, что я пользуюсь этим словом, но советская власть еще не успела создать новые обычаи в светских взаимоотношениях, — я не осмеливался говорить о вас, проуа Реэт, но теперь я скажу. Не сочтите меня за льстеца, хотя я нахожу, что старые, добрые традиции галантности нуждаются в восстановлении. На месте Андреса, будь у меня такая жена, как вы, я был бы сверхсчастлив. Я действительно не понимаю его.

Общество разбилось на группы. Жена профессора ходила из комнаты в комнату, она явно разыскивала Лапетеуса.