Ц-5 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Первомайск, улица Дзержинского

— Здравствуйте, ребята! — ликующий голос словно осветил комнату. — В эфире — «Пионерская зорька»!

Переливчато запели фанфары, требуя немедленно вскочить и броситься навстречу разгоравшемуся дню. Для начала я потянулся, как следует. Рассудил, сонно моргая, что сегодня и без зарядки обойдусь. Посидел с краю кровати, пошлепал по линолеуму босыми ступнями… Вздохнул — и упал на руки.

«Отжаться пятнадцать раз! — приказал себе кисло. — Для зачина, как Ю Вэ говорит…»

Разогнав кровь, как следует, я встал и захлопнул форточку, хотя ветерок завевал ласковый — «на югах» своя весна, ранняя и торопливая. Подцепив разношенные тапки, прислушался — душ шипел, перебиваемый брызжущим плеском.

«Опередила!» — мягко улыбнулся я.

Ну, это надолго — Настя, пока кубометрами воды не обольется, из ванной не вылезет. Цепляясь ассоциацией, глянул на стакан с минералкой, утвердившийся на подоконнике — солнце серебрило пузыри, и те блестели, как капельки ртути.

— Проверка… — бурчливо обронили губы.

Пятое утро подряд сходит на меня боязливое замирание, стоит только пальцам обжать стеклянные грани. Получится — не получится? Гадаю, чуя порхание бабочек в животе, а затем подтираю расплесканную воду… Не уходит Сила!

Протянув руку к стакану со щербинкой на ободке, я весело хмыкнул, не противясь взыгравшему детскому азарту, и отступил на шаг.

«Михал Петрович, а на расстоянии — могёшь?»

Вывернув ладонь, направил ее в сторону окна — и дал слабый посыл. Вода вскипела, будто в вакууме, забрызгав крашенный подоконник со следами-окружностями от цветочных горшков.

— Ну, ты и монстр… — пробормотал я, слабо улыбаясь. Не оскудел, значит, энергией! Это хорошо…

«Ну, и еще одна проверочка…»

Включив микроЭВМ, добился того, что вентилятор загудел сердитым шмелем. Ворохнулась каретка принтера, а экран монитора раскрылся, являя четырехлучевую звезду «Ампары».

Ага! Иконка почты мигает единичкой. Вам письмо!

— От мамы, наверное, — пробормотал я, кликая.

Угадал! Короткий текст, выжимка материнского беспокоя, гласил:

«Сыночка! Проследи за Настеной, чтобы покушала. И пусть туфли обует не на каблучке, а то в школу не пустят! Чмоки-чмоки!»

Хлопнула дверь ванной, и жалобный Настин голос упал в пустоту комнат:

— Так… А ты мне завтрак готовить думаешь?

— Я — тебе?! — у меня получилось изобразить комическое изумление. — Может, ты — мне?

— А кто маме обещал кормить ребенка? — возмутилась сестричка, кутаясь в коротенький халатик, и тут же сменила тактику. — Ну, Ми-ишечка! — заныла она, подлащиваясь. — Я же, пока оде-енусь, пока соберу-усь…

Мило улыбаясь, Настя усиленно захлопала глазками, изображая ангелочка во плоти. Мне оставалось капитулировать, желчно бурча:

— Тоже мне, ребеночек нашелся! Девяносто — шестьдесят — девяносто, а туда же!

Я ущипнул сестричку за нижние девяносто, она жизнерадостно взвизгнула, и мое настроение сразу поднялось.

— Ладно уж, — заворчал, благодушествуя. — Яичницу будешь?

— Буду, буду! С колбаской?

— А як же!

Утренняя трапеза — немножко ритуал, в каждой семье — свой. Но есть и общая черта — букет запахов, что сочетается в маминых хлопотах. Нынче родители отдыхали от нас в Зеленограде, по опустевшей квартире гуляло эхо, но, как ни странно, эта домашняя необычность не только острила чувства, но и добавляла уюта.

А дух витал, привычный с детства — тонкое кофейное благоухание. Пахучего растворимого «Бон» в забытой маминой банке хватило на две чашки. Правда, мы с Настей пили кофе по-вьетнамски, со сгущенкой, нещадно огрубляя аромат, но так вкуснее.

— Везет тебе… — загрустила сестричка. Она сидела напротив, в строгом школьном платье, по-родственному упершись в столешницу локотками, и сжимала чашку обеими ладонями. — Последняя четверть… Самая-самая последняя!

— Не спеши жить, — мудро улыбнулся я, смакуя в меру горячее и сладкое. — Школьная пора — лучшая, вот и пользуйся.

— А! — отмахнулась Настя. — Ничего ты не смыслишь в жизни! Лучше — это когда ты все сам, а не по указке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Чучелко… — вздохнулось мне. — Совсем не ценишь беззаботность…

— Говоришь, как дед на пенсии! — смешливо фыркнула сестренка. — Дедушка Миша!

— Пошли, бабушка Настя…

— Да рано еще!

— Лучше обождать, чем опоздать, — молвил наставительно.

— Ладно, уговорил… — сделала одолжение сестричка. И вдруг испуганно заверещала: — Ой, паук, паук! Да вон, на рукаве!

Сперва я дернулся оглядеть синий вельветовый пиджачок, и лишь потом дошло до меня, что попался.

— Первое апреля — никому не веря! — радостно прозвенела Настя, и показала розовый язычок.

Тот же день, чуть позже

Первомайск, улица Чкалова

Я так давно не был в школе, что она показалась мне чуточку внове. Гипсовая «Девочка с лейкой», которую упорно красили серебрином, а не белили мелом, как «Горнистов» в пионерлагерях… Каштановая аллея вдоль ограды… «Дырчатое» крыльцо из силикатного кирпича…

Всё такое знакомое, свое, родное. Здесь я почти что исполнил давнюю мечту — доучился со своим классом. Совсем немного осталось. Двадцать пятого мая забренчит медный колокольчик с непременным бантом — в последний раз…

Девчонки на линейке будут хлюпать, впервые осознавая, что вот оно — окончание книги «Юность», а продолжение с названием «Взрослая жизнь» еще не написано. И «классная» Циля Наумовна всплакнет, и сентиментальная «Кукуруза Бармалеевна» смахнет слезу, а «Полосатыч» выступит с напутственным словом…

Потянув на себя тяжелую дверь «источника знаний», я вовремя увернулся, пропуская мимо летящего малолетку. За ним с воинственным кличем гналась такая же расхристанная мелочь.

— Ось скаженные! — ругнулась на них уборщица, прижимаясь к стенке.

Отворачиваясь, чтобы скрыть улыбку, я поднялся на третий этаж. Здесь, во владениях старших классов, галдели еще громче, чем внизу у мальков. Гаврики орали ломким баском, то и дело срываясь на бег, а гаврицы оживленно шептались да хихикали, свысока поглядывая на ровесников.

— Миша! Миша!

Меня догоняли близняшки, и я в который раз благословил моду на мини.

— Иже херувимы! — мои губы растянулись будто сами по себе.

— Аз есмь! — гордо подтвердила Светлана, хватая меня под руку. Под левую.

Маша притиснула меня справа.

— Мы все знаем! — пропела она. — Мы все знаем!

— Пал Степаныч сказал по секрету, что ты ездил в ГДР! — сообщила Света утвержденную «легенду». — По обмену опытом!

— Видел бы ты «Полосатыча»! — хихикнула Маша. — Он был похож на попа, которому позвонил архангел Гавриил!

— Почти в рифму, — заценила сестра. — Лучше так: «Которому звонил архангел Гавриил!»

— Девчонки, я по вам соскучился! — признание далось мне легко, поскольку было истиной.

— Правда, правда? — заглянула мне в лицо Маша.

— Правда, правда!

— А уж Ритка… — многозначительно затянула Света. — Прям, извелась вся!

Я ответил улыбкой, подумав, что не прочь лишний годик проучиться в такой милой компании. Будущее тревожило и даже немного пугало, как все неизвестное. Знаю всё про польский или иранский кризис, а что станется в жизни со мною, понятия не имею!

Мимо, энергично и пружинисто ступая, прошагала молодая женщина в строгой юбке и белоснежной рубашке с алым пионерским галстуком. Большие очки в тонкой оправе ей шли, добавляя загадочности приятному лицу.

— Здравствуйте, Галина Сергеевна! — прощебетали двойняшки.

— Здравствуйте, девочки!

Женщина мазнула по мне взглядом, нарочно сокращая зрительный контакт, а я гадал в это время, из какого управления эта оперативница — из 7-го или из 9-го.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Наша новая пионервожатая, — проинформировала меня Света.

— Старшая, старшая!

— Девчонки, — я платонически обнял обеих за талии, — входим по одному… э-э… по одной. А то дождемся сцен ревности!

— А ты чего больше боишься: что Юрка разозлится? — с ехидцей спросила Светлана. — Или что Ритка надуется?