Ц-5 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Устинов хмыкнул в доволе. Озабоченные морщины, взбороздившие было его лоб, разглаживались.

— Опять же, с помощью Израиля можно переформатировать весь Магриб, — меня несло, как Остапа. — Стоит только поддержать освободительное движение берберов, как это резко ослабит короля Хасана в Марокко или режим Хуари Бумедьена в Алжире. А самое вкусное, на мой взгляд — это помощь Западной Сахаре! Вот, представьте себе: Израиль через Эфиопию поставляет сахарцам оружие, подбрасывает деньжат, а мы признаём САДР. Иудеи начинают по-тихоньку разрабатывать богатейшие запасы фосфатов в Бу-Краа, наши устраиваются на военной базе в бухте Дахла, и все довольны! Зона жизненно важных стратегических интересов СССР расширяется неимоверно — самолет с Кольского полуострова сможет сесть в Дахла на дозаправку, и вылететь оттуда в любую точку Средиземноморья. Хоть с бомбами, хоть с десантом. Вон, как мы хорошо закрепились в Сомали — аж сердце радуется! Но! Если израильтян вынудят уйти с восточного берега Суэцкого канала, у нас наверняка возникнут проблемы. Каир с подачи Вашингтона запретит проход наших судов снабжения. А ведь базы в Бербере, на Сокотре или Нокре — это контроль над важнейшим морским путем, над акваторией половины Индийского океана, не говоря уже о Ближнем Востоке! Оставите их — забудьте про активную внешнюю политику.

— Андрей Андреевич? — церемонно повернул голову Суслов. — У вас есть, что добавить к сказанному?

— Да, — Громыко, осанист и невозмутим, закинул ногу на ногу. — Представители Израиля были у меня с неофициальным визитом в конце февраля. Перед Восьмым марта в Тель-Авив летал Примаков. Поскольку мы более не настаивали на том, чтобы израильские военные покинули оккупированные территории сектора Газа и Западного берега реки Иордан, переговоры прошли весьма конструктивно. Как говорится, в теплой, дружеской обстановке. Ряд важных договоренностей уже подписан, в том числе, в военной сфере, и мы готовы к восстановлению дипотношений. Даже к встрече на высшем уровне.

Моя сдержанность дала осечку — губы растянулись в улыбке.

— Товарищи, вы даже не представляете, до чего это приятно… — я замотал головой, бессильный перебрать целый сноп ощущений. — Насмотрелся в «прошлой жизни», как разваливали страну, как ее оплевывала всякая мразота… А тут Союз жив и здоров, набирает и набирает очки в вековечной игре с Западом! — запнувшись, я добавил: — А ведь мы победим, товарищи…

На лицах «товарищей» дрогнули улыбки. Леонид Ильич от души хлопнул в ладоши, и с чувством изрек:

— За это надо выпить!

— Есть компот, — подсказал Суслов.

Клацнули, сходясь, стаканы с красной каемочкой.

— Ну, за победу!

Пятница, 26 марта. Ближе к вечеру

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

Зеленоград! Куда ни глянь, везде деревья. Зануда с рациональным складом ума скажет, что зелень — всего лишь защита от пыли в городе микроэлектроники, но здорово же — как в лесу! Недаром тут полно улиц-аллей. Озерная аллея, Березовая, Каштановая, Яблоневая, Солнечная…

Красно-белый «Икарус» подкатил к тротуару, и водитель громогласно объявил:

— Сосновая аллея! Кому?..

— Мне! — подскочил я, хватая пузатые сумки. — Спасибо!

Урча, рейсовый автобус отъехал, а я завертел головой, ориентируясь в пространстве.

Хоть и звалась аллея Сосновой, а шумели вдоль нее лиственницы, покачивая тонкими прямыми стволами. За охапками черных ветвей с редкой опушью рыжей хвои выглядывали белые этажи высоток. Туда!

Под ноги ложился черный, свежий асфальт аллеи Лесные Пруды. Где-то здесь мой новый дом…

За рощей блеснула гладь Черного озера, и я вышел к белоснежной многоэтажке, свежей, как накрахмаленная простынь.

— И-и-и! — с разбегу в меня врезалась девчонка в синей спортивке, и я не сразу узнал Настю. — Мишечка! Мишечка! Ура-а!

Хохоча, я обнял ее, не выпуская сумок из рук, а тут и мама пожаловала.

— И-и-и! — полы легкой куртки разлетелись на бегу, открывая вязаное платье, ладно облегавшее мамину фигуру. — Мишенька!

И снова я устоял под напором любви и ласки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Чего ты так долго? — запритопывала от нетерпения сестричка. — А ты где был, вообще? В ГДР, да? В Берлине, да?

Я еще раз чмокнул ее, лишь бы прервать тараторку. Мама засмеялась и отобрала у меня сумку.

— Давай, помогу… Ого! Настя, хватайся! — отмахнув челку, она похвасталась: — Вчера «Хельгу» привезли! Мы сами только-только прилетели, а тут звонок! Распишитесь…

— Ага! Такой красивенький сервантик! — восхитилась Настя. — А что в сумках? Ты еще чего-то привез, да? Нам, да? Здорово-о!

— Ну, ты и тряпишница, доча!

— Ой, а сама-то!

Посмеиваясь, я одолел ступени у подъезда и как бы невзначай осмотрелся. Кто мои прикрепленные, и где прячутся, не ясно, но меня они наверняка видят. Дурацкую идею помахать рукой я отбросил, как пережиток детства…

Почему-то мне казалось раньше, что не перенесу жития под надзором, пускай даже незримым. Ну, жив же пока.

Просто не надо обращать внимания. Играть по правилам, чтобы однажды их нарушить. Бывают в жизни моменты, когда никто вовне не должен тебя видеть…

— Битте-дритте! — Настя распахнула дверь, пританцовывая.

— Данке шён…

Я вошел в гулкий подъезд, и со спины долетело звонкое:

— Мы на тринадцатом живем!

— Их ферштее, фройляйн…

— Немчура моя… — мама нежно притиснула меня. — Что ты, что папа…

— Это я по инерции, мам!

Лифт возносил нас, а я любовался своей роднёй. Красота-то какая! Что родительница, что сестрёница… Сбившись на мамину интонацию, я лишь улыбнулся.

Не дано мне было в прошлой жизни ощутить всю приятность кровного родства! И лишь сейчас понимаю, что утратил тогда. Ну, исправил, вроде…

Мама открыла дверь своим ключом, и я переступил порог. Зря страхи питал — планировка другая, и в комнатах пустовато, еще не всю мебель перевезли, но запахи витали знакомые, родные. Уж что-что, а мамин борщ я учую!

Навстречу, шурша охапкой серой бумаги, вышагивал отец. Видать, «стенку» собирал. Приметив меня, он уронил свой груз, разводя костистые руки.

— Мишка!

И завертелось, завертелось разноцветное колесо… Папа гордо водил меня по четырехкомнатной квартире, Настя примеряла берлинские обновки, мама гремела тарелками на кухне. Сестренка пищала, подскакивала меня помутузить от излишков счастья, и опять убегала — крутиться у трюмо. Мама в передничке выглядывала из кухни, словно желая убедиться, здесь ли «сыночка» — и снова бренчали тарелки, да звякали ложки…

Я вернулся домой.

* * *

— Да тихо вы! — прикрикнул на расшумевшихся «старосят» Трофимов, начальник цеха гибридных микросхем. — Филиппа на вас нет… — он торжественно повел чашкой с вином: — Я поднимаю сей бокал за Петра Семеновича. Всего-то прошлым летом Семеныч влился в наш коллектив, а вы посмотрите, как лихо мы продвинулись!

— Это всё Михаил Петрович! — отшутился папа, кладя руку мне на плечо.

— Да-а… — забасил Марк Гальперин. — Дети у тебя тоже получились!

«Старосята», здоровенные парни и рослые мужики, грохнули, заглушая мамин смех.

— За тебя, Семеныч!

Разнокалиберные сосуды сошлись, мешая хрустальный звон с глухим перестуком фаянса. Мой стакан чокнулся о папин фужер и дотянулся до эмалированной кружки Марка.

Нам с Настей плеснули густой, пахучей «Хванчкары». Папа предпочитал армянский коньячок, а Гальперин хранил верность «Столичной».

— Лидия Васильевна, — прогудел он, — дайте, я за вами поухаживаю! Водочки?

— Что вы, Марк Петрович! — всполошилась мама. — Только вино!

— Это не серьезно! — притворно нахмурился Марк. — Ну, ладно… — он аккуратно подлил в мамин бокал, и вдохновился: — Товарищи! А давайте — за хозяйку!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Давайте! — хором поддержали товарищи. — Наливаем!

Час спустя чинное застолье обрело все черты среднерусской гулянки — голоса зазвучали громче, жесты обрели размах, а чины со званиями тихо удалились, уступая равенству и братству.