Ревность волхвов - Анна и Сергей Литвиновы

— А почему у нас, в средних широтах, его не видно?

— Здесь, на Севере, тропосферный слой очень узкий. Только не спрашивай меня, как сияние с толщиной тропосферы связано. Лучшие умы бьются, где уж нам.

А небесное зарево все шевелилось и шевелилось своими складками, и Леся опять затихла, пришибленная величественным зрелищем.

— Какая дикая вещь, — прошептала она. — Прямо крышу сносит.

— Да, — заметил я, — ничего удивительного, что у Пети здесь обострение началось… И он стал на людей бросаться…

Леся оторвала свой взор от неба и цепко посмотрела на меня. Она все-таки была законченным трудоголиком. Даже красота полярного сияния не могла заставить ее напрочь забыть о работе.

— А ты все-таки считаешь, убил Петя?

— Конечно, — убежденно сказал я. — А потом он совсем с ума сошел и начал на других людей — на меня, например — кидаться.

— Однако версия, что убийца — Петр, кое-какие вещи все же НЕ объясняет…

— Например?

— Например? Кто сбросил камень на головы Вадима и Жени?

— Как «кто»? Он же.

— Он что, следил за ними? — хитро прищурилась Леся. — Без лыж, по пояс в снегу?

— Почему? Нет, — спокойно объяснил я. — Он случайно их увидел. Как они стоят рядышком, покуривают, любезничают… Тут в нем взыграла ревность — вполне естественно! — он и кинул сверху на них валун…

— Ах, он увидел их случайно… — иронически протянула девушка. — А скажи, откуда в чемодане семьи Гореловых взялись совершенно новые серьги? Тоже случайно туда завалились?

— Почему случайно?! Серьги Жене подарил Вадим. А их потом мог, например, обнаружить Петр. Нашел и понял, что связь жены с его другом продолжается. Вот тебе и мотив убийства.

— Что ж, может быть, — неожиданно согласилась Леся. — А ты, кстати, не задумывался: почему именно в день убийства нам с тобой предложили халявные ски-пассы? Кому и зачем понадобилось, чтобы я и ты весь день проторчали на горе?

— Так сложилось, — пожал я плечами. — Просто Стелла с Родионом именно в тот день собрались в Рованиеми… То есть, — запнулся я, — не в Рованиеми, а, как мы сейчас знаем, каждый по своим делам… Но все равно — так совпало…

— Ах, опять совпало… — с прежним сарказмом протянула Леся. — А почему, скажи мне, убитый Вадим лежал на кровати весь голый? И еще: почему сразу после убийства (ты сам мне рассказывал!) в ванной вашего коттеджа была открыта форточка? Кто-то проветривал? Но зеркало над раковиной, как ты говорил, все равно слегка запотело… И еще один вопрос: почему, когда я в день убийства вернулась с горы в наш коттедж, одна чашка стояла не в посудомойке, а просто в раковине?.. И, кстати, помнишь еще один эпизод — я тебе о нем тогда на подъемнике рассказывала… Почему в ночь перед убийством твоя Женя не дала своему супругу Петру?

Обиженный и ее высокомерным тоном (тоже мне, подумаешь, блин, великая сыщица) и тем, что имя Жени она теперь употребляла не иначе как совместно с притяжательным местоимением «твоя», я воскликнул:

— Да ты, по-моему, просто «почемучка»! «Почему северное сияние светит?! – передразнил я ее. — Почему чашка в раковине, а не в посудомойке?!» Да поставили ее туда. Просто так!.. Кто-то попил воды и автоматически поставил. Ты думаешь, что все на свете должно сопрягаться со всем! Что все факты должны укладываться один к другому. Ну, давай — еще полярное сияние к убийству привяжи!

Леся усмехнулась, однако ответила серьезно, но миролюбиво:

— Может, и привяжу… А, кстати: ты тут, как раз в связи с сиянием, упоминал про Петины обострения? Откуда ты вообще взял, что Петр Горелов не совсем психически здоров?

— Как?! – воскликнул я. — Мы же сами с тобой в его чемодане таблетки нашли!

Девушка дернула плечом:

— А может, это не его таблетки, а, как раз наоборот, твоей Жени?

— Не называй ты ее «моей»! — перебил я. — Никакая она не «моя»!

— О’кей, о’кей, — пошла Леся на попятную. — Согласна: не твоя… Я о другом — о ее несчастном погибшем муже. Тебя, по-моему, не удивило, что мы антипсихотическое лекарство у Пети нашли, не так ли? Значит, ты еще до таблеток предполагал, что у него с головой не все в порядке? Почему?

— Как «почему»? А все его поведение? Это самоубийство, дурацкое, нелепое…

— Но, по-моему, — проницательно заметила Леся, — ты и до вашей с ним ссоры полагал, что у него с крышей не в порядке… Вот я и спрашиваю: откуда ты это взял? Изначально?

И тут я вспомнил — и, честно говоря, слегка смутился. Но не потому, что в свое время невольно подслушал чужой разговор, а потому, что до сих пор не рассказал о нем Леське.

— Я об этом случайно услыхал. Еще в самый первый день, как только мы сюда приехали…

— И что же ты такого подслушал?

— Вот как раз то самое! Что у Пети с головой проблемы.

— А кто разговаривал?

— Та самая «моя Женя», — передразнил я ее, — говорила об этом своей подружке Насте. Что она боится, как бы у ее мужа здесь обострения не случилось.

Лицо Леси вспыхнуло какой-то искрой. Огнем некоего (непонятного мне) вдохновения.

— Ах, вот оно как… — протянула сыщица.

— Что такое? — переспросил я.

— Да нет, ничего, — ушла от ответа Леся.

А вскорости полярное сияние, словно обидевшись, что мы перестали обращать на него внимание, не захотело бесцельно расточать краски и свернуло свои занавесы. Только звезды остались равнодушно сиять на небе — и ратраки не менее равнодушно ползали по земле…

Через минуту, прошедшую в молчании — девушка, казалось, о чем-то напряженно размышляла, — она вдруг досадливо воскликнула:

— Нет, все равно не сходится!

— Что у тебя не сходится? — спросил я участливо, однако детективша ответила вопросом:

— Иван, ты не замерз?

— Нет, а ты?

— Я тоже нет. Пойдем еще прогуляемся? До нижней станции гондолы.

И снова ей не пришлось меня уговаривать. Насчет ночных прогулок я завсегда пожалуйста.

От ближайшего к нашим домикам подъемника (возле которого мы с Лесей находились) к гондоле вела длинная пологая трасса — просека в лесу. Не раз и не два я пролетал по ней на своем борде. Но то бывало днем, когда вокруг полно народу и по дороге скользит, вздымая снежную пыль, веселая пестрая толпа на лыжах и досках. Теперь, ночью, мы были здесь совсем одни, нас сопровождали только ледяные звезды, и лес вздымался темной стеной по обе стороны дороги.

— Я ничего не понимаю! — вдруг воскликнула Леся с ноткой отчаяния в голосе. — Ни-че-го!

— Что ты не понимаешь? — спросил я участливо.

— Кто убил. И почему. Не сходятся концы с концами. Убить мог любой из нас.

— Ну почему любой? — переспросил я весело. Я хотел развлечь ее, обратить наш серьезный разговор, который мне, признаться, уже прискучил, в шутку. — Я, например, не мог убить. Да и ты тоже.

— Почему? — не приняла она шутейного тона. — Почему мы с тобой не могли?

— Давай будем исходить не из того, что мы с тобой хорошие, а из возможностей. А мы оба весь день были на горе, на виду. А когда вернулись в коттеджи, Вадим был уже мертв… А может быть, стоит идти от противного? Понять для начала, кто НЕ МОГ убить, и вычеркнуть их из списка?

Тут вдруг за нашими спинами вспыхнул мощнейший свет. Леся вздрогнула, и мы оба оглянулись. Сзади, по просеке, на нас наползал ратрак. Он, видимо, уже разутюжил гору и теперь направлялся к новому месту работы. На искристый в лучах прожектора снег упали две наши длинные тени. Они укорачивались по мере того, как трактор приближался к нам сзади.

— Не могла убить своего мужа и Настя, — вернулся я к прерванному разговору.

— Правильно, — кивнула Леся. — Почему?

— Да потому, что она все время была с нами на горе, мы ее практически не теряли из вида.

— Икзэктли[21], – согласилась девушка.

— И Женя убить тоже не могла.

Снова прозвучал вопрос «почему?». Видимо, начинающая сыщица проверяла себя, а мои ответы помогали ей в размышлениях.

Я пожал плечами:

— Потому что у нее серьезно повреждена нога. Она по дому-то передвигается с трудом, а тут пришлось бы до нашего коттеджа ковылять метров пятьсот, а потом еще и возвращаться, пока Петя не проснулся.

— Согласна, — кивнула Леся. — А еще? Кого еще мы можем исключить?

Я мысленно пробежался по всем нашим, и получалось… Получалось, что все остальные, кроме Жени и Насти, убить как раз могли.

Ратрак поравнялся с нами. Мы отступили на обочину. Вездеход прошумел мимо. Ратраком правил молодой, но донельзя серьезный финн. Мы помахали ему руками — в ответ он важно, не теряя собственного достоинства, кивнул и пополз дальше. За бульдозером тянулся идеально ровный, слегка волнистый снег. Даже жалко было его топтать, и дальше мы пошли гуськом по обочине.

Я признал:

— На все сто процентов мы не можем больше исключить никого.