Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин

За окнами уже синел вечер. Артем с чемоданом шагнул с порога в холод, захлопнул за собой дверь. Наверно, навсегда. Звезды вздрогнули. Серебряный месяц съежился и смущенно укрылся за черной заводской трубой. Артем со скрученным нетерпением в душе зашагал по тропе среди занесенных сне­гом репейников. Стреканули с тропы несколько зайцев.

Артем дошел до поворота, и там навстречу ему шагнули трое.

Артем тут же понял, кто они. Потому что двое были взрослые, а третий — Зонтик. Артем сразу узнал его.

Мужчины были в длинных старомодных пальто и мехо­вых шапках, а Зонтик в короткой расстегнутой курточке и с непокрытыми длинными волосами.

— Артем Викторович, простите, — сказал один мужчина голосом старого курильщика. — Можно вас на полминуты? Тут такое дело…

— Какое еще дело! — Они что, намерены удержать его?

— Тём, ну пожалуйста, — вдруг попросил Зонтик. Голо­сом, похожим на голос Кея.

— Ну… что? — Артем обмяк.

Второй мужчина (с голосом и повадками молодого чело­века) начал осторожно:

— Мы всё понимаем. Но если вы уйдете сейчас…

— А я уйду!

— Да… но тогда здесь никогда не наступит весна.

— Почему? — глупо спросил Артем.

— Не знаем… Мы ведь тоже не всё знаем. Видимо, таковы законы Пространств.

— Мне-то что до них… теперь?

— Вам-то уже, возможно, ничего, — виновато отклик­нулся «курильщик». — А им до вас — много чего, Простран­ствам-то. Вы здесь самый молодой из взрослых жителей, самый сильный. На вас замкнута надежда.

— Мне-то что…

— Тём, но без тебя не будет весны, — тихо и, кажется, со всхлипом вставил свои слова Зонтик. — И тогда… как же ре­бята? И Лелька, и все… А Нитку и Кея все равно до весны не найдешь.

— Почему?!

— Потому что надо, чтобы не перестал разрастаться Город…

Самый момент был, чтобы психануть для облегчения души. Чтобы скинуть всю эту чертовщину! Но «и Лелька, и все…».

«А разве я за них отвечаю?»

«А разве нет?»

Артем с отчаянием представил цепь грядущих одиноких вечеров. «Нет!» Но сказал угрюмо и неуверенно:

— А когда же весна?

— Возможно, скоро, — отозвался «молодой». — Возмож­но, совсем скоро, если попросить Егорыча заварить поплот­нее на трубе заслонку. Чтобы не сочился холод.

«Вот и попросите? А я-то при чем?!» Но вслух Артем ничего не ответил. Вместо отчаянного желания спешить, искать было теперь вязкое утомление. А Зонтик сказал шелестящим шепотом:

— Тём… если ты уйдешь, дом станет пустой. Вдруг они вернутся, а тебя нет?

«Да! А вдруг они вернутся?»

Месяц выплыл, и у Зонтика в волосах заискрились за­стрявшие снежинки. Зонтик повернулся и стал уходить. Двое мужчин пошли за ним. Бесшумно так…

Артем постоял и пошел домой. Разжег в камине дрова. Бросил в пламя Ниткино письмо. Обессиленно сел у стола, лег щекой на клеенку. Оранжевый огонь плясал, трещал. Даже чуточку успокаивал. Конечно же, зашевелились в памя­ти стихи (то ли бунинские, то ли чьи-то еще):

Что ж, камин затоплю, буду пить.Хорошо бы собаку купить…

Пить было нечего. Покупать собаку не было необходи­мости. Она пришла сама, умело открыв лапой все двери. По­ложила морду Артему на колени.

— Ты уже про все знаешь, Бом? Тот виновато шевельнулся.

— Бедолаги мы с тобой, Бом…

Пес вздохнул. Он-то не был бедолагой, но выразил Тёму полное сочувствие.

— А может, они и правда вернутся?

Бом неуверенно постучал хвостом. Видимо, он не исклю­чал такой возможности, но большой уверенности не испыты­вал.

На дворе холодало, ледяное кружево быстро затягивало окна. Снаружи его серебрил месяц, а из комнаты золотил огонь. Узоры мельтешили, складывались в незнакомые рисунки. На миг возникло в окне лицо Снежной королевы — как в известном с детства мультфильме.

Артем еще малышом-дошкольником любил смотреть этот фильм. Вместе с мамой. Любопытно было и страшнова­то: не пробралась бы в комнату прямо с телевизора или через щель в форточке эта красивая, но ледяная тетка. Однажды Тём, будто шутя, спросил маму: не проберется ли? Мама за­смеялась:

— Не проберется, если будешь хорошо себя вести.

А сейчас? Он вел себя хорошо? Или кругом виноват? Мама-то все равно простила бы. А Снежная королева не про­щает — никого и никогда…

Потом пошли дни и вечера одиночества. Впрочем, днем одиночества почти не ощущалось. Артем глушил себя дела­ми. Сжав зубы, сдал зимнюю сессию (а что делать: не сдашь — останешься без стипендии, тогда хоть подыхай). За­нимался с ребятами историей, раздобыл для них на институт­ской турбазе старые, списанные лыжи, устраивал походы по дальним окраинам Пространств. Их было много, неизведан­ных окраин…

Ребята деликатно не спрашивали про Кея и Нитку. Толь­ко Лелька сперва приставала с расспросами. Артем сказал, что у Нитки завелись всякие простудные хвори и ей при­шлось уехать на юг, к дальним родственникам, а Кей не мог отпустить сестру одну в дальнюю дорогу.

— А когда они приедут назад?

— Когда Нитка поправится.

— А когда поправится?

— Ох, Лелька, кабы знать. Может быть, к лету…

— А когда лето?

— Не знаю, Лелька. Может быть, скоро…

Однажды по дороге в институт Артем встретил скульпто­ра Володю. Тот с осени жил в своей городской квартире, у се­стры, и на Пустырях появлялся редко. Но, оказалось, он знает про Нитку и Кея. Мало того!

— Еще бы не знать, Артем! Она и Кей два дня прожили у меня, прежде чем уехали из города.

— Куда уехали?!

— Не знаю, честное слово. Они не сказали, чтобы я тебе не проболтался.

— А когда они жили у тебя, ты не мог мне сообщить?!

— Я обещал Нитке, что не скажу. Иначе она сразу ушла бы… Артем, это все равно не помогло бы, если бы ты прибе­жал. Только хуже…

— Володька, почему она так? В чем я виноват?.. То есть виноват, да, но почему она ничего даже не сказала?

— А я знаю?.. Тём, она мне говорила, что, может быть, потом…

— Что потом?

Он пожал плечами, молча пожал Артему руку и ушел, су­тулясь.

Вечера были порой невыносимы. Иногда Артем покупал четвертинку. Но водка помогала не надолго. После нее при­ходила новая тоска. Спасаясь от тоски, Артем часто уходил к Егорычу. Пили чай, говорили о том о сем. Егорыч иногда рассказывал про детские годы. Говорил, что думает написать про них книжку «Солнце Лопуховых островов». Она будет совсем не похожа на «Черных кирасир».

О Нитке и Кее не говорили. Но однажды Егорыч не вы­держал, оборвал рассказ о пережитом, глянул внимательно.

— Тём, друг любезный, так нельзя, перестань изводить себя.

— Да я вроде бы и не извожу…

— Изводишь. У тебя уже лица нет, остались очки да нос. Взгляни сам… — Старик снял с полки зеркальце. То, перед которым брился по утрам.

Зеркальце было размером с открытку. Простенькое, без рамки. Артем взял. Плоское стекло оказалось почти невесо­мым. И… будто не зеркало, а окошко в соседнее пространст­во. Из того пространства глянул на Артема худой, похожий на очкастую растрепанную ворону парень с кровавыми тре­щинками на губах.

«Это я?» — охнул Артем.

Он и раньше видел себя в зеркале. Ведь брился же, хотя и не регулярно! Однако это зеркало было особое. Словно вы­пячивало всю его, Артема, сущность, всю правду…

— Что это за… оптический аттракцион?

— А ты такие штучки не видел раньше? Их много на свал­ках.

— Не попадались…

— Это элементы облицовки боевых звездолетов… Было время, когда господа генералы решили: на Земле воевать уже тесно, пора выбираться с этим делом в космос. И разместили на заводах заказы, чтобы построить несколько орбитальных крейсеров. Но дело оказалось чудовищно дорогое, не потя­нули. А потом начались вообще другие времена… А обшивку успели сделать, валяется теперь на складах и в мусоре… Гово­рят, эта чешуя способна была отразить даже термоядерный удар. Мало того… смотри…

Егорыч взял зеркальце, поймал им свет яркой лампочки, пустил на стену зайчик.

— Ну-ка подставь ладонь.

Артем подставил. Мягкое тепло надавило на кожу, разо­грело ее. Сделалось горячо. Артем отдернул руку.

— Видишь, — с удовольствием сказал Егорыч. — Собира­ет и усиливает всякую энергию. Идеальный отражатель. Я этими штучками выложил заслонку трубы, когда заваривал окончательно. Чтобы не просочилось никакое космическое зло…

— Крепко заварил-то? — спросил Артем, потирая обо­жженной ладонью холодную щеку.

— Намертво…

Но каждый вечер торчать у Егорыча было неловко. Артем оставался в своем доме сам с собой. Иногда — с Бомом. А случалось, что с Бомом и рыжим Евсеем, который вел себя как домашний кот, только не мурлыкал.

Что было делать? Вспоминать и ждать. Но вспоминать — значит, травить душу. А ждать… чего? Сколько?