Внук Бояна - Розанов Сергей Константинович

Скрипнула входная дверь. Вошел Кузян, следом за ним Авдошка у него на плече шкура висит диковинная. Поклонились и молвили:

— Жить вам да здравствовать! А мы с добычей к вам.

Кузян принялся рассказывать. Принимал он у охотников пушнину. И вот друг Авдошка принес шкуру такого неведомого зверя: никак не решишь, чего она стоит. Сколько за нее дать муки, Кузян не знает.

Авдошка раскинул шкуру на полу. По бело-серебристой, блестящей, как шелк, шерсти шли темные пятна.

— Дивный зверь, — проговорил Епифан, обходя вокруг шкуры. — Львиные головы я вырезывал на карнизах, а этот неведом.

Савостий тоже не разгадал, что за зверина. И писец пожимал плечами. Юрко порылся в памяти и вспомнил: '

— Это барсовина, шкура дикого барса. Забегают они из Тмутаракани, с гор.

— Добротная шкура. — Епифан провел жесткой, мозолистой рукой против шерсти, и она так и заискрилась.

— За такое добро добрую плату положим: сколько шкур черного бобра уложится на ней, во столько крат и плати. Не жалей! — Еще полюбовался шкурой. — А ее сдай лучшим скорнякам: пусть дивно отделают. Подарим нашему князю... как вернется.

Епифан остановил взгляд на Авдошке, поманил к себе, хлопнул по плечу и улыбнулся:

— А ну, охотницкий атаман, сказывай: где, и как ты спроворил такого диковинного зверину?

Ранним утром вышел Авдошка с охотниками на окраину леса. Кругом стелились пахотные поля — до самых дальних дубрав. По жнивам вышагивали журавли табунами, зеленя блестели на солнце, и по ним паслись дрофы большими стаями, и гуси пощипывали сладкую молодь. Меж лесными колками прометнулась ватага половцев: на разбой куда-то наладилась.

И вдруг будто от вражьей ватаги отделился здоровенный зверь и стал, как собака, красться к дрофам. Авдошка приказал охотникам окружить его, а сам пополз меж кустов навстречу, приготовил лук и стрелу потяжелей. Зверь крался мимо Авдошки, но вдруг заметил и кинулся на него прыжками... Близко подпустил зверину и — ахнул стрелой в разверстую пасть.

Епифан похвалил за смелость. А Юрко сказал:

— Ты убил ханского выкормыша. Теперь хан в горе. Берегись, Авдоша!

— А я и берегусь... до большой сечи. Там и разочтемся.

— Ученые барсы дорого стоят, — подсказал Юрко. — Их продают горные уратцы втридорога.

— Вот видишь, — с улыбкой подхватил Епифан, — значит, и ты сам, Кузяша, можешь ковш меду выпить за убиенного... Эх, — вдруг обрадованно спохватился он, — еще придумка! Объяви всем: кто сдаст больше шкур, воску, смолы, гороху и прочей снеди платить потребное, а сверх давать по большому ковшу медовухи. Надо набирать побольше всего и менять на оружие... Вот Яришку бы сюда, принимала бы она тканье разное да лен и коноплю...

— А где Яришка? — спросил Юрко, глядя на всех. Кузян так и встрепенулся, но не сразу ответил, глянув исподлобья.

— У деда она... на мельнице.

Ночь и день отсыпался Юрко после трудного пути. А на второе утро они с воеводой вместе пошли по Соснову от избы до избы, из клети в клеть, от землянки к землянке.

Люди окружали дорогих гостей, угощали квасом и медовухой, и Епифан заводил такую речь:

— Скудно еще живем, зато ладно, друг друга в обиду не даем. Вернется князь — порадуется.

— А вернется ли? И какой? задумчиво говорил кузнец Савостий. — Может, душу истерзают вражины, а то и избалуют. Им же что ни хуже князь на Руси, то и выгодней. Еще своим слугой сделают! Скорей бы вызволить его оттуда!..

— А как спасти? Он хоть с изъяном теперь, а все же наш князь. При нем соседи нас не трогали. Но за него выкуп требуют: две тысячи, гривен — большой воз серебра!..

— Не пойти ли за помощью к Пронским князьям-братьям на поклон? И в Резани покланяться братьям... — проговорил Савостий. Ударим челом. За подмогу мы им добрую службу сослужим.

Попадем к ним в кабалу.

— А не сами ли спасем его? — вырвалось у Юрко, и синие глаза его заблестели решимостью. Все лето он об этом думал, только не знал, как примут сосновцы его предложение: в половецкий стан он ходил один, сам за все и отвечал. А теперь надо идти с людьми.

— Что ж, давайте думу думать, как освободить, — согласился Епифан. — А послов все же к князьям послать надо. Ты, Савостий, и пойдешь. Только полегче там, с князьями. А то ты любишь свои думы в чужие головы вколачивать. На буесловие твое они обижаются.

— А я на их — вдвое!

— Сердце сожми, помни, какое дело делаешь. А мы дремать не будем... Епифан оглядел всех.

Юрко повел речь. Он наберет ватагу самых отчаянных н ловких удальцов, пройдет с ними' незаметно на вежи хана Емяка, и в один из праздничных осенних дней, когда все половцы перепьются на гульбище, храбрецы ворвутся в становище...

Пообговорили хорошенько, как это сделать лучше. Тут же стали подбирать самых смелых:

— Лаврыну! Он рогатину ломает в руках.

— Петрилу! Везде ужом проползет.

— Кузян а и Якуньку! Они вдвоем ходили на половцев. И Авдошку: он самый ярый...

Прошло время. Однажды Юрко шел меж избами и землянками протоптанной тропинкой — окраины Соснова на целую версту кругом растянулись! Постройки разбросаны среди мелкой лесной поросли в беспорядке, улицы на краю еще не заметны, но кто-то уже обгородил вокруг своей мазанки плетень, а за ним выглядывают первые яблоньки и кусты смородины и крыжовника, желтеют дубки-ульи, жужжат пчелы. Наседки квохчут с цыплятами. Телята мчатся от зноя и мухоты по улице, задрав хвост...

Вдруг Юрко остановился: мелькнуло лицо юного воина, и он замер: знакомые красивые глаза поразили его. Такие он видел ранней весной. Они запомнились на всю жизнь.

— Яришка! — воскликнул он, все еще не поняв, она ли. Воин круто свернул за плетень, запетлял меж клетями. Было видно, как он заспешил к одинокой землянке и, согнувшись, юркнул в низенькую дверцу.

Юрко обежал плетень, хотел тоже нырнуть в землянку, но дверца оказалась на запоре.

Он постучал. Затем еще настойчивее. Наконец дверца открылась— там в полумраке стоял босой белобородый старик в длинной посконной рубахе и портах. Седые волосы взлохмачены, глаза дико уставились на непрошеного гостя.

— Что надо? — грубо спросил старик.

Юрко уже слышал этот густой хрипловатый голос. Но где? Ответил, что ищет молодого воина, только что вошедшего в эту землянку. Потянул дверцу к себе. Но старик не пускал ее. Лохматые, нависшие брови у него собрались так грозно и так свирепо смотрел он на гостя, что рука невольно опустилась.

— Никого тут нет! — сердито пробурчал старик.-—Иди своей дорогой.

— А у меня дорога лежит сюда. — И крикнул призывно: — Яришка! Неужто забыла брата названого?

— Иди, иди отсюда! — Старик рванул дверь на себя — сила в нем оказалась немалая. Но тут вдруг из-за его спины раздался знакомый звонкий голос, от которого Юрко так и вспыхнул радостью:

— Я здесь, Юрко, входи! А я тебя и не признала. Отощал, как весенний суслик.

Перед изумленным воином стояла Яришка. Она сняла шлем, волнистые волосы ее рассыпались до плеч — куда девалась девичья краса! Лицо загорелое. Черно-синие глаза полны решимости, взгляд твердый, несгибаемый, не то что когда-то у юницы.

В густом полумраке Юрко вошел в землянку, ощупью сел на сосновую лавку. Яришка зачерпнула квасу, подала ему.

— Зачем ты ушла с княжьего двора? — спросил Юрко, вытирая ладонью мокрое лицо.

— Жалею, что послушалась вас обоих — не пошла в, бой. Я не смогла выполнить предсказание богов — уберечь князя. Что же мне оставалось?.. Князя нет. Тебя нет... — задумчиво говорила она, глядя на Юрко блестящими глазами. — А теперь, как услышала, что ты здесь, да еще идешь на выручку князя... Разве я могла усидеть у себя на мельнице? Сам подумай! Ты идешь спасать князя, и я иду с тобой!

Юрко покачал головой:

— Уже набрал самых нужных, самых удалых.

— А меня? Или ты не знаешь? Я буду еще нужней!

— Не для девы такой трудный поход.

— Зачем так говоришь? Я не могу отстать. Я должна спасти Ярослава. Таков наказ Перуна!—уже сердясь, воскликнула она.— Вот и дедушка мой говорит... Он пришел сюда, чтобы исполнить приказ богов. Он сам проводит меня в этот великий поход. И горько будет ему: он остается один: его младшие волхвы уходят...