Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов

В кабинете на полках и на полу хранились краски, кисти, рамки, бумага, полотно и прочие необходимые в художественном творчестве предметы. Сюда же Гурьянов перенес и два бюстика Ленина, оставшихся со времен давних подработок. Пятидесятирублевый и двадцатирублевый образцы.

Большой штабель и поменьше он вернул в мастерскую. Года на три места там теперь хватит.

В кабинете Николай Федорович расставил портреты вдоль стен, несколько картин разместил на полках и, усевшись в кресле, долго рассматривал их, прислушиваясь к ощущениям в душе. Там было тихо. Лишь сосало под ложечкой и хотелось есть. Художник не заметил, как проскочил без еды целый день.

Вздохнув, он пошел домой. Для живописи он сегодня чувствовал себя утомленным.

На следующее утро в кабинете случился пожар. В проводке что-то замкнуло, посыпались искры, а тут масляные краски, растворитель, бумага… Видимо, пожар начался незадолго до его прихода, так как когда Гурьянов открыл дверь, приток свежего воздуха вызвал первую серьезную вспышку. Огонь взметнулся перед ним черно-красными языками и опалил ему лицо. Сопровождавший его слесарь, который шел починить кран, мгновенно сообразил что к чему и дунул к дежурному вызывать пожарных.

Николай Федорович, понимая, что он бессилен что-либо сделать, с ужасом взирал на то, как пылали и трещали в огне его произведения, как пузырилось и вскипало масло. Потом с полотен стали взвиваться обожженные лица, плечи, руки и груди писаных красавиц. Они, как птицы, метались по кабинету и хлестали его по щекам, своими отчаянными криками вгоняя ему в затылок все глубже и глубже тонкую раскаленную иглу.

– Что же вы не закроете дверь? – крикнул подбежавший слесарь.

Он захлопнул дверь и стал проверять, не перекинулся ли огонь на соседние помещения.

Пожарные приехали на удивление скоро. Когда они залили кабинет художника водой и хмуро протопали мимо него к выходу, чумазые и мокрые, он с замиранием сердца заглянул в комнату и увидел лишь черный пепел и воду. Сгорело всё!

Через несколько часов, когда улетучился дым и выветрилась гарь, он зашел в кабинет, трясущимися руками долго шарил в мокрой черноте, извлек из нее уцелевший пятидесятирублевый бюстик и швырнул его на пол.

На душе у него образовалось такое же пепелище. Была гарь внутри, горечь и боль.

Когда Николай Федорович приплелся домой и рассказал Нине Васильевне о постигшем его несчастье, он не нашел в ней сочувствия. В ее глазах он, к ужасу своему, увидел то же самое пепелище, черный пепел сгоревших лет и целые лужи невыплаканных слез.

Совершенно обессиленный, Николай Федорович лег рано и в полночь почувствовал, как он весь горит. Словно в нем вновь вспыхнули огнем созданные за всю жизнь полотна. И в то же время Гурьянов понимал, что находится во сне, из которого надо было просто выскочить, как из горящего кабинета.

Он метался среди сгорающих полотен, но не мог прорваться ни к окну, ни к двери, пламя лизало и обжигало его красно-черными языками. Картины вдруг стали стонать, как живые. Они кричали, посылали проклятия, взывали к богу и к нему, Николаю. Он стал задыхаться и тут увидел, как в окне будто бы по воде скользит белая ладья под черным парусом, а в ней в подвенечном платье и черной фате – Анна…

***

Алексей долго изучал книги в шкафах и на книжных полках. Без этого он не мог узнать «коней ретивых». Человек проявляется в книгах, которые у него лежат на столе или небрежно расставлены по полкам. Алексей не был у Суэтиных уже больше года.

– Хорошая библиотека, – пробормотал он.

Он увидел большой портрет Анны Ивановны и вдруг вспомнил, как странно загорелись у нее глаза, когда он в первый раз пришел к ним домой. Ему тогда стало не по себе. Странно, что сейчас он вспомнил именно об этом. Словно душа Настиной матери взглянула на него пронзительными черными глазами из-за плотной завесы небытия. Алексей физически ощутил ее жадный взгляд, которым она вглядывалась в него, будто хотела подольше сохранить воспоминание о нем там. Расшалились нервы, подумал Гурьянов. Нет, этот взгляд не с фотографии… Он вспомнил трехстишие, которое написал зимой, разглядывая портрет умершей два года назад матери: «Новый год наступил. Еще на год моложе стал мамин портрет». Удивительно, он сейчас испытывал точно такие же чувства!.. И тут же вспомнил Аглаю Владиславовну, три недели не отходившую от постели умирающей подруги. Странно, что они подружились, такие разные и такие два одинаковые одиночества… Гурьянов почувствовал комок в горле.

– Замечательная у вас библиотека! – сорвавшись на фальцет, громко произнес он. – Я, собственно, в первый раз так подробно познакомился с ней. Слышь, Настя? Чувствуется, подбирали долго, со знанием и любовью. А вот эти книги, я думаю, вообще редкость.

Настя порозовела от удовольствия. Она хоть и привыкла, что все удивлялись ее расторопности и успехам в любых делах, но первый порыв удивления всегда приятен. Ей нравились не столько комплименты, как предваряющее их удивление.

– А шкаф, Леша, забит периодикой. Столько денег уходит на книги, если б ты знал!

– Знаю. Женя как, спокойно к расходам?.. Борзенков Я.А. «Из истории развития яйца и яичника у курицы». 1869 год, типография Мамонтова. Да… «О регулировании пола у кур». Это что, серьезно? Как уличным движением?

– Вполне. По заказу одного падишаха.

– И как? Как регулируется? Жезлом?

– Вполне доступным образом. Да ты не беспокойся, это сугубо куриная проблема.

– Я не беспокоюсь. Я не могу понять, как у кур можно регулировать пол? Он же у них есть уже – женский, куриный. Я хочу сказать, который «у кур».

– «Куры» – подразумевают и петуха. Куры – более общее понятие, вид сельскохозяйственной птицы. Петух – частное понятие, в конкретном своем проявлении – самец курицы. Не веришь, в словаре посмотри. Петух – самец курицы, козел – самец козы, – увлекшись, Настя сгоряча едва не дошла до Адама и Евы.

– Смотри, как у них! Всё вокруг курицы. О козлах не будем.

– Да, диспут о приоритете яйца и курицы совершенно бесперспективен. В начале была курица. И в конце будет курица. А петухи – они всегда вторичны.

Гурьянова вдруг охватила смутная тревога, совершенно необъяснимая. Он никак не мог сформулировать ускользающую мысль. Помогла Настя:

– Мужское начало – нонсенс, – сказала она. – Полная бессмыслица. Мужчина проявляет себя лишь в захвате и разрушении.

– Ты хочешь сказать, – ухватился Гурьянов за мысль, – что мужчина вообще не нужен? – может, и правда, поразила его мысль, не нужен?

– Зачем? Его можно инкубировать, быстренько взращивать, как бройлера, отбирать плодовитых самцов, а прочих холостить