Статьи и письма 1934–1943 - Симона Вейль

Например, ценность некоего продукта этим базисом уже определена прежде «реализации» в конкретной, эмпирической рыночной цене. Также и при социалистическом строе будет еще существовать некоторое разделение между двумя областями. Стоит только подумать о формуле: «индивидуальная собственность на базе коллективного владения землей и средствами производства»19 – формуле, которой определяется будущий экономический порядок в одном из известных мест «Капитала». Различение общей сферы и сферы индивидуальной здесь сформулировано ясно; но представить «коллективное владение» возможно, лишь рассматривая коллектив как особенную субстанцию, парящую над индивидами и действующую через них.

Как бы ни было все это спорно, приглядимся к марксистской формуле: «социальное существование предопределяет сознание».20 В ней противоречий больше, чем слов. Учитывая, что «социальное» может существовать только в человеческих умах, «социальное существование» само по себе является сознанием и не может предопределять сознание, которому, впрочем, еще нужно дать определение21. Выставлять таким образом «социальное существование» как особенный определяющий фактор, отдельный от нашего сознания и непонятно где спрятанный, есть подмена; это яркий пример склонности Маркса к дуализму. Однако если мы попытаемся рассмотреть это загадочное «существование» как элемент отношений между людьми, зависящий от определенных установлений, таких как деньги, то сразу же ясно увидим, что этот элемент проявляет себя лишь как результат сознательных поступков, совершаемых индивидами, и, следовательно, зависит от сознания, а отнюдь не предопределяет его. К тому же, если Маркс, в отличие от всех мыслителей, бывших до него, считает необходимым выделить одну частную форму существования, которую называет социальной, это значит, что он негласно противопоставляет ее остальному существованию, то есть природе. (…)

О противоречиях марксизма22

(1938)

На мой взгляд, не события требуют пересмотра марксизма, а само учение Маркса, которое из-за имеющихся в нем пробелов и нестыковок всегда было и есть намного ниже той роли, которую ему отводили; это не значит, что тогда или позднее было выработано что-то лучшее. Меня побуждает высказать такое категоричное суждение и так нелицеприятно воспоминание о моем собственном опыте.

Когда я впервые, еще подростком, прочла «Капитал», пробелы, противоречия в вопросах первостепенной важности сразу же бросились мне в глаза. Сама их очевидность в тот момент не позволила мне довериться своему суждению; я подумала, что многие великие умы, примкнувшие к марксизму, тоже должны были заметить эти столь явные несоответствия и пробелы; я подумала, что, конечно же, пробелы были восполнены, а нестыковки устранены в других сочинениях по марксистской доктрине. А скольким другим юным умам удается таким образом подавить недоверием к себе свои самые обоснованные сомнения? Для меня в последующие годы изучение марксистских текстов, марксистских партий или партий, называвших себя таковыми, равно как и самих событий, могло лишь подтвердить это мое подростковое суждение. Так что я считаю марксистское учение ущербным23 не в сопоставлении с фактами, а как таковое; более того, я думаю, что комплекс сочинений, написанных Марксом, Энгельсом и теми, кто выбрал их в качестве вождей, не образуют учения.

Существует противоречие, явное, очевидное противоречие между методом анализа Маркса и его выводами. Это неудивительно: выводы у него сложились раньше метода. Поэтому претензия марксизма на научность выглядит довольно забавно. Маркс стал революционером в юности, под влиянием благородных чувств; его тогдашний идеал, впрочем, был гуманным, ясным, осознанным, разумным – столь же и даже намного более ясным, чем в позднейшую пору его жизни. Позже он попытался «разработать метод исследования человеческих обществ». Сила его ума не позволяла ему создать какую-нибудь карикатуру на метод; он видел или, по крайней мере, ощущал истинный метод. Вот его двойной вклад в историю мысли: в юности он увидел новую формулу социального идеала, а в зрелом возрасте – новую или частично новую формулу метода интерпретации истории. Так он дважды проявил гениальность. К несчастью, поскольку ему, как и любому сильному характеру, претило совмещать в себе двух людей, революционера и ученого, а также претил род лицемерия, подразумевающий приверженность некоему идеалу, не подкрепляемому действиями, и поскольку, кроме того, он был не слишком щепетилен в отношении собственной мысли, ему вздумалось сделать свой метод инструментом для предсказания такого будущего, какое соответствовало его желаниям. Для этого ему потребовалось подтолкнуть в спину и метод, и идеал, исказив и то и другое. В послаблении своей мысли, позволившем ему такие искажения, он, отнюдь не бывший конформистом, позволил себе бессознательный конформизм в отношении к наименее основательным предубеждениям своего времени – культу производства, культу крупной промышленности, слепой вере в прогресс. Таким образом, он нанес тяжкий, продолжительный и, возможно, непоправимый (по меньшей мере с трудом исправимый) вред как научному духу, так и духу революционному.

Я не верю, что рабочее движение вновь станет в нашей стране чем-то живым, пока не станет искать, не говорю: учение, но источник вдохновения в том, с чем Маркс и марксисты боролись и что они совершенно безумно презирали: в Прудоне24, в рабочих группах 1848 года, в синдикальной традиции, в духе анархизма. Что же касается учения, то только будущее, в лучшем случае, а не прошлое сможет нам открыть его.

Представление, которое имел Маркс о революциях, можно выразить так: революция происходит в тот момент, когда она уже почти завершена, когда структура общества перестает соответствовать институциям, так что институции заменяются, и их замещают другие, отражающие новую структуру. В частности, революция дает власть той части общества, которая еще до революции хотя и была стесняема институциями, но на самом деле играла наиболее активную роль. Вообще говоря, «исторический материализм», так часто понимаемый превратно, означает, что институции определяются действенным механизмом отношений между людьми, который сам зависит от формы отношений между человеком и природой в каждый момент времени, то есть от того, как осуществляется производство; производство расходных материалов, производство средств производства, а также – важный момент, хотя Маркс оставляет его в тени – производство средств военной борьбы. Люди не являются бессильными игрушками судьбы; они в высшей степени деятельные существа; но их деятельность в каждый момент времени ограничена структурой общества, которое они составляют между собой, и, в свою очередь, изменяет эту структуру только задним числом, после того как она меняет отношения между людьми и природой. Социальная структура может меняться только опосредованно.

С другой стороны, анализ ныне существующего строя, рассеянный по многим трудам Маркса, помещает источник жестокого угнетения, от которого страдают рабочие, не в людях, не в учреждениях, но в самом механизме социальных отношений. Если рабочие изнемогают от усталости и лишений, это потому, что они ничто, а развитие предприятий – всё. Они ничто, потому что