Тайный заговор - Филипп Ванденберг

На Анастасии были черные сапожки на высоком тонком каблуке. Полные бедра женщины были обтянуты черными чулками на широких подвязках, а тугой корсет поддерживал ее пышное тело. Кожа Анастасии была молочно-белой, а яркий макияж мог сравниться разве что с картинами экспрессионистов.

После того как она заняла место на потертом кресле и закинула ногу на ногу, словно дешевая шлюха, Смоленски пополз к ней на четвереньках и стал целовать ее сапожки. Это доставляло государственному секретарю такое наслаждение, что он причмокивал и похрюкивал подобно свинье перед корытом. После длительного развлечения, не оставившего равнодушной и Анастасию, Смоленски опустился на ковер и остался лежать на животе как после чертовски хорошего оргазма.

Вплоть до этого мгновения они обменялись едва ли парой слов, поскольку ритуал, годами не менявший свою форму, не требовал особых пожеланий или объяснений. Все происходило крайне церемониально, как литургия, совершаемая епископом, только заправлял церемонией не Смоленски, а Анастасия.

— Убери с моей шеи эту бабу из Германии как можно скорее! — без всякого предисловия начала Анастасия. — Она была здесь. Эта женщина опасна — и она умна.

Обнаженный государственный секретарь Ватикана, упершись локтями, задумчиво смотрел на скалившего зубы керамического леопарда, который стоял в углу.

— Поверь мне, — ответил Смоленски, — очень скоро она перестанет тебя беспокоить. Но пока она мне нужна, ибо эта женщина — важная фигура в моей партии. Я ведь и не думал, что она объявится в Риме и попадет прямо в пасть льва.

Смоленски, весело рассмеявшись, поднялся. Он одевался с огромной тщательностью, все время поглядывая в зеркало, почти уже непригодное от старости.

— Были новости от твоего племянника? — спросил он Анастасию.

Анастасия махнула рукой и поправила груди, вывалившиеся из корсета.

— По его словам, он в Мюнхене. Звонил и просил денег.

— И что? Ты ему выслала?

— Нет, ни единой лиры. А у тебя есть новости?

— Насколько мне известно, он все еще не выполнил поручение. Твой племянник дурак, однако, возможно, он нам еще пригодится. Он чертовски хорошо стреляет.

На колокольне Сан-Джованни пробили часы. Анастасия поспешно накинула халат.

— Девять, — сказала она. — Самое время уходить, если не хочешь столкнуться с моим мальчиком из хора.

Смоленски кивнул. Поправил свой серебристо-серый галстук, затем открыл портфель, вынул стопку заранее пересчитанных купюр и обеими руками положил ее рядом с канделябром.

И, как в любой другой вторник, Анастасия подошла к Смоленски, преклонила колени, взяла его правую руку и поцеловала кардинальский перстень.

Смоленски удовлетворенно принял преклонение.

Когда Жюльетт проснулась, сквозь окно в «Альберго Ватерлоо» било утреннее солнце. Они с Бродкой проговорили до поздней ночи, обсуждая возможные варианты и тут же отбрасывая их. В конце концов оба пришли к выводу, что не продвинулись ни на шаг.

Предположение о том, что мать Бродки могла быть похоронена на Кампо Санто Тевтонико рядом с церковью Святого Петра, казалось невероятным, нелепым, и все же не учитывать, что этот факт мог подтвердиться, было нельзя. Старый камердинер, очевидно, что-то знал.

Поискав Бродку рукой, Жюльетт обнаружила, что его нет. Она быстро сообразила, где он может быть, и через полчаса, одевшись и выпив чашку кофе в столовой, отправилась в Ватикан.

На площади Святого Петра было еще спокойно. Только кое-где слышались голоса. По мостовой торопливо шли несколько монахинь.

Немецкое кладбище в тени стены казалось заброшенным. Откуда-то доносилось пение птиц.

Жюльетт оказалась права. Бродка сидел в самом дальнем углу Кампо и отрешенно смотрел на небо. Услышав шаги Жюльетт, он обернулся.

— Я не сомневалась, что найду тебя здесь, — сказала Жюльетт.

Бродка кивнул.

— Я не мог спать. Слишком много мыслей роилось у меня в голове. Я встал почти сразу после того, как взошло солнце, и поехал сюда. Извини, что не оставил записки.

— Не нужно извиняться. Скажи лучше, что ты думаешь делать.

Бродка посмотрел на часы, поднялся и сказал:

— Пойдем. — С этими словами он взял ее за руку.

Они вышли на улицу через каменную арку.

— Должен же быть здесь пономарь, — заметил Бродка. — Или хоть кто-нибудь, кто отвечает за Кампо Санто.

В справочном бюро, находившемся в южной колоннаде, они узнали, что кладбище не имеет отношения к Ватикану, поэтому за Кампо Санто Тевтонико отвечает исключительно немецкий коллегиум. После этого они вернулись на кладбище и в скромном офисе с голыми побеленными стенами наткнулись на монаха-капуцина, облаченного в коричневую сутану. Он сидел за деревянным столом, единственным предметом мебели в комнате, не считая стула. Монах говорил с отчетливым южно-немецким акцентом, и на вопрос Бродки ответил, что прибыл из монастыря Святого Конрада в Баварии, где он, к своему несчастью (именно так выразился капуцин), некогда заведовал библиотекой. Затем он поинтересовался, что может сделать для них.

Бродка пояснил, что речь идет о свежем захоронении на Кампо Санто, где на могильной плите выгравированы инициалы «К. Б.», и попросил узнать, кто там покоится.

Еще минуту назад весьма разговорчивый монах внезапно заявил, что не вправе давать справки подобного рода. Кроме того, капуцин пожаловался на плохую память, которой он страдает после одного несчастного случая, когда его череп свел неприятное знакомство с дверью автомобиля. Врачи — он постучал костяшками по голове — вставили ему в череп серебряную пластинку, но, к сожалению, ничего не изменилось. Короче говоря, им следует обратиться в справочное бюро.

Бродка глубоко вздохнул и пояснил капуцину, что в справочном бюро им посоветовали обратиться сюда, в офис коллегиума, поэтому он, то есть монах-капуцин, все-таки должен знать, кто был недавно похоронен на Кампо.

Монах, будучи, как и все проповедники, плохим актером, сделал вид, что задумался. Затем он ответил, что не помнит. Вероятно, Бродке будет лучше всего сделать письменный запрос в вышестоящие инстанции — в этом случае он точно получит ответ.

Жюльетт, увидев, как побагровело лицо Бродки, схватила его под руку и мягко подтолкнула к выходу из этой холодной комнаты, где любому человеку становилось зябко. Она потащила его в сторону Пьяцца дель Сант-Уффицио, которая была залита солнечным светом.

Поездка в «Оспедале Санто Спиррито» проходила в молчании. Бродка недовольно смотрел в окно.

Клиника была расположена у Ланготевере в Сассии, неподалеку от дома Фазолино, но на другом берегу Тибра, откуда был виден Ватикан. Длинное древнее здание венчалось куполом, казалось холодным и негостеприимным.

Прошло некоторое время, прежде чем они нашли дорогу в отделение, куда доставили Арнольфо Карраччи. Лестницы и коридоры, похожие на лабиринт, напомнили Бродке психиатрическую клинику в Вене.

Дежурный ординатор, мрачный старик, которому давным-давно пора было на пенсию, с недовольным видом проводил Бродку и Жюльетт в комнату для посещений, где в первую очередь осведомился об их родственных связях с Арнольфо Карраччи.

Когда Бродка пояснил, что он не родственник Карраччи, но обнаружил беднягу в жалком состоянии и организовал его препровождение в клинику, доктор поправил свои очки и безразличным голосом чиновника сказал, что пациент скончался на рассвете — сердце. Он сожалеет, что вынужден сообщить столь печальную новость.

Бродка и Жюльетт озадаченно переглянулись.

Может ли он еще что-либо для них сделать, спросил ординатор и, не дождавшись ответа, заявил, что в таком случае он должен откланяться.

Когда они вышли на улицу, Бродка едва не выругался вслух. Смерть старика снова напомнила ему о собственном бессилии. Он был убежден, что с помощью Карраччи сможет хоть немного разобраться в этой изнуряющей, запутанной игре. Уже одно то, что старый слуга выбрал место встречи на Кампо Санто Тевтонико, свидетельствовало, что ему были известны взаимосвязи, о которых они даже не подозревали.

Внезапно Жюльетт толкнула Бродку. На улице перед клиникой стоял маленький «фиат» с надписью «Пицца-сервис от Бальдассаре». Скорее всего, они проглядели бы автомобиль, не будь он припаркован посреди тротуара.

— Он, наверное, пошел в больницу к своему дяде. Подождем, пока он выйдет? — спросила Жюльетт.

Бродка кивнул.

Спустя десять минут, прошедших в молчании, в дверях клиники показался Бальдассаре. Выглядел он подавленно.

Бродка и Жюльетт подошли к нему, выразили свои соболезнования и рассказали, что договаривались встретиться с Арнольфо. Вероятно, Бальдассаре был в курсе, поскольку только слушал и ничего не спрашивал. Даже когда Бродка указал на тот факт, что Карраччи хотел продать им некую информацию, тот просто кивнул, продолжая смотреть на носки своих туфель.