Тайный заговор - Филипп Ванденберг

Наконец он поднял глаза.

— Возможно, я смогу вам помочь. Дядя Арнольфо был мне очень близок. Он рассказывал, о чем идет речь, и я знаю, что для него имела значение не только финансовая сторона дела.

— Итак, вам известно, что ваш дядя требовал за свою информацию денег? — спросил Бродка.

Бальдассаре кивнул.

— Он говорил мне об этом.

— Он сказал вам о том, что хотел предложить взамен? Ваш дядя намекал моей жене, что у него есть кое-что интересное для нас. Если вы сможете сообщить нам, что он вам рассказал, мы в долгу не останемся.

Как и все итальянцы, Бальдассаре испытывал непреодолимую страсть к деньгам, и, как и всем итальянцам, ему было трудно в этом признаться. Поэтому он сказал вовсе не то, что, вероятно, имел в виду.

— Синьоры, деньги не так уж важны, если я смогу вам помочь. Кроме того, это будет в память о дяде Арнольфо, упокой Господь его душу.

Бродка и Бальдассаре договорились встретиться на следующий день, но Жюльетт на этой встрече присутствовать не могла: ее ждало судебное разбирательство в Мюнхене.

Из аэропорта Жюльетт направилась прямо на виллу Коллина, расположенную в Богенхаузен, респектабельном районе города. Ей нужно было забрать свою одежду и необходимые бумаги. Она боялась столкнуться с мужем, хотя знала, что в первой половине дня профессор обычно находился в клинике.

Когда она открыла входную дверь, в нос ей ударил неприятный запах. Казалось, в доме неделю не проветривали. В гостиной она увидела две кучи вещей. Прошло немало времени, прежде чем Жюльетт поняла, что это были ее собственные платья.

Она бросилась в спальню на втором этаже. Дверцы шкафов были распахнуты, ящики выдвинуты. Судя по всему, тут постарался сумасшедший. Или пьяный.

Жюльетт охватила невыразимая ярость. Она сбежала вниз по лестнице, бросилась к телефону и заказала такси.

Водитель не понимал, что происходит, поскольку разъяренная женщина подгоняла его так, словно речь шла о жизни и смерти. Когда они доехали до клиники Коллина, Жюльетт сунула в руку водителя купюру, выскочила из автомобиля, забыв даже захлопнуть за собой дверь.

Секретарша в приемной подпрыгнула, увидев жену шефа, но ничего не сказала. Жюльетт распахнула двери в кабинет профессора. Коллина там не было.

Она обернулась и ледяным тоном поинтересовалась у секретарши:

— Где он?

Женщина сглотнула и отвела взгляд. С трудом произнесла:

— Мне очень жаль, но… — И умолкла.

Жюльетт, заподозрив в молчании секретарши указания Коллина, набросилась на нее:

— Я хочу знать, где мой муж, черт побери!

Секретарша наконец обрела дар речи и смущенно пробормотала:

— Следуйте за мной, пожалуйста.

Она повела Жюльетт по лестнице на четвертый этаж, до двери в конце коридора. Жюльетт нажала на ручку, дверь открылась, и она влетела в комнату. Она ни на секунду не задумывалась о том, что может обнаружить за дверью. Из-за охватившего ее гнева Жюльетт видела перед собой только нагло улыбающееся лицо Коллина — как обычно бывало в таких ситуациях.

Но уже в следующее мгновение Жюльетт ужаснулась. Коллин сидел в инвалидном кресле. Его голова была зафиксирована при помощи длинных сверкающих стальных болтов и зажата в нечто наподобие тисков. Неподвижный, как египетская статуя, он смотрел на Жюльетт. От этого зрелища ей стало не по себе.

— Боже мой! — воскликнула Жюльетт, потрясенная увиденным.

Вероятно, вызванный секретаршей шефа, в комнату вошел главный врач в сопровождении медсестры. Он взял Жюльетт под руку и попросил ее следовать за ним, но та вырвалась.

— Что с моим мужем? — спросила она. — Что случилось? — Она перевела взгляд на Коллина. — Гинрих, скажи же что-нибудь наконец!

Профессор посмотрел на коллегу и нахмурился, словно хотел что-то сказать.

Но вместо Коллина ответил главный врач:

— Ваш муж попал в серьезную автокатастрофу. У него парализовано все тело ниже шеи.

— Парализован? — Жюльетт сделала шаг к Коллину и заглянула ему в глаза. — Что случилось, Гинрих? — растерянно спросила она.

— Он не может говорить, — пояснил главный врач. — Но слух не поврежден.

— Так вы говорите, автокатастрофа? — переспросила Жюльетт.

Главный врач кивнул.

— Он был пьян? — спросила она, снова повернувшись к мужу.

Врач промолчал.

— Бедняга, — произнесла Жюльетт. В этом слове выразилось единственное чувство, которое она испытывала к Коллину в данный момент, — жалость.

Главный врач осторожно вывел Жюльетт из палаты Коллина. Пока они шли по длинному коридору, доктор пытался подобрать утешительные слова. Затем он сказал:

— Господин Коллин настоял на том, чтобы его лечили в собственной клинике, хотя, как вы знаете, у нас нет оборудования для столь тяжелых случаев. Конечно, он знает об этом, но не соглашается на то, чтобы его положили в специальную клинику. Вы же его знаете. Если ему что-то втемяшится в голову…

— И он больше никогда не сможет ходить? — Жюльетт остановилась.

— Не хочу внушать вам ложных надежд. Все намного хуже. Остаток своей жизни профессору придется провести в том приспособлении, которое вы видели. Его тело должно быть привязано к креслу-каталке, а голова зажата в тиски. Мне жаль сообщать вам об этом.

Даже суровая правда не вызвала у Жюльетт искреннего участия, и за это она ненавидела себя. Ей никогда не приходило в голову, что ее чувства к Коллину настолько атрофировались, что она способна была испытывать к нему только жалость. Она даже не думала о последствиях, которые эта автокатастрофа будет иметь для нее самой. Жюльетт чувствовала себя внутренне опустошенной, поэтому почти не слушала главного врача.

— Благодаря современной медицинской технике ваш муж может, по крайней мере, передвигаться на кресле-каталке. Вероятно, вы заметили ложку возле его рта. Если он возьмет ее в рот, то сможет управлять креслом — фантастическое изобретение.

— Да, фантастическое изобретение, — с горечью повторила Жюльетт. Она быстро попрощалась и вышла из клиники, по-прежнему носившей имя ее мужа.

Возвращаться на виллу Жюльетт не хотелось. Там она чувствовала себя как в ловушке. Она знала, что начнет думать о Коллине и, в первую очередь, о самой себе и своей неожиданной, пугающей холодности, которую она испытывала к мужу. Поэтому она поехала в квартиру Бродки, взяла телефон и попыталась дозвониться до него в Рим. Безуспешно.

Жюльетт вынула почту, торчавшую из ящика, и положила на письменный стол, намереваясь взять ее с собой в Рим для Бродки. Она еще раз попыталась дозвониться ему, ибо ей срочно надо было с кем-нибудь поговорить. Она не искала утешения или сострадания. Ей просто нужен был кто-то, кто выслушал бы ее рассказ о случившемся.

Жюльетт задумалась.

Норберт. Да, он будет в самый раз. Он сам часто плакался в жилетку Жюльетт, и она терпеливо выслушивала его излияния о гейских похождениях. На этот раз ей самой нужен был слушатель.

Жюльетт не догадывалась, что Норберт, сердечно принявший ее у себя, давно обо всем знал. Во всех газетах писали об ужасной автокатастрофе, во время которой Коллин на своей машине упал в Изар и едва не утонул. Но Норберт был достаточно тактичен, чтобы разыграть из себя удивленного и шокированного человека. Он позволил Жюльетт рассказать все самой. Было очевидно, что ей стало легче.

— Временами, — задумчиво произнесла она, наконец-то выговорившись, — я думаю, что все это никогда не закончится, так много всего нехорошего случилось за последнее время. А теперь еще это. Теперь я от него точно не смогу избавиться.

— Что ты имеешь в виду? — удивленно спросил Норберт.

Жюльетт понурилась. Норберт не должен был видеть ее слез.

— Я хотела развестись с Гинрихом и выйти замуж за Бродку.

— Ну и что? Ты передумала?

— Я же не могу развестись с калекой, который парализован ниже шеи…

Норберт задумался, разглядывая пять пальцев левой и четыре пальца правой руки. Затем сказал:

— Конечно, в данной ситуации развод будет иметь несколько неприятную окраску. Но если твой муж порядочный человек, он сам подаст на развод.

— Гинрих — порядочный человек? Не смеши меня. Наоборот, он воспользуется этим, чтобы по-прежнему мучить и унижать меня. Все будет еще хуже, чем раньше.

— В таком случае я не понимаю, что тебе мешает развестись с ним. У твоего мужа достаточно денег, чтобы оплатить целый полк сиделок.

— Вероятно, ты прав, — пробормотала Жюльетт. — Если я останусь с ним, он окончательно превратит мою жизнь в ад.

Норберт сел к роялю, занимавшему почти половину его мансарды. Взял несколько аккордов, превратившихся в мелодию «As Time Goes By». Жюльетт не помнила, чтобы она когда-либо рассказывала Норберту о том, что связывало ее с этой мелодией.

— Почему ты это играешь?