Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями - Захар Прилепин

Похмеляться с утра мы пошли с расчудесным поэтом Анной Матасовой. Неспешно брели по центру Киева, подыскивая себе достойное нас зачетное и негромкое заведение. Тут начался тропический какой-то, обвальный, огромный дождь, и мы забежали в первое попавшееся кафе.

Кормили там в основном морепродуктами; в силу глубокой человеческой нежности к ним я сделал заказ от души. Половину стола нам заставили тарелками, каждая из которых по величине равнялась шляпе Дон Кихота.

В гривнах, несмотря на уроки Бунимовича, я так толком и не разобрался, так что, когда принесли счет, я вдруг обнаружил, что денег у меня хватает только на половину заказа.

Аня сказала, что у нее есть пятнадцать гривен, но это лишь отчасти решало проблему: мне не хватало тысячи. (Переводя на русские деньги, эту цифру нужно умножать на четыре.)

Официант незамедлительно почувствовал сложную ситуацию и все сужал круги у нашего стола, то и дело спрашивая невпопад, можно ли забрать счет.

Только в эту минуту я обратил внимание, что в кафе за последние полтора часа не было ни одного посетителя, а зашедшие и ознакомившиеся с меню сразу уходили.

Чтоб успокоить официанта, мы себе еще заказали по блюду чего-то с усами и клешнями, и только после этого я позвонил Саше Кабанову, ненавязчиво предложив привезти мне денег.

Несмотря на то что прозаики с поэтами люди разных профессий, Саша прибыл через семь минут.

– У меня есть знакомый олигарх, – поведал нам Кабанов. – Так он в это кафе не заходит никогда. Говорит, что дорого…

Я всерьез поднялся в собственных глазах после этого известия и даже спать завалился в отличном настроении. Мне снились устрицы, мидии и креветки. Они танцевали вокруг меня тихие танцы.

В 5 часов утра, когда по комнате уже расползался кислый утренний свет, в мою дверь постучались.

Отогнав креветок, я раскрыл глаза, постепенно нашел дверь, распахнул ее и обнаружил пред собой в меру трезвого человека мужского пола лет сорока. Он был в очках и бородат.

– Извините, – сказал он, прижав свободную руку к груди (в другой был рюкзак и пакет), – я поэт Алексей Сосна. Я потерял свою компанию. Мне негде спать. У вас нет свободной койки?

У меня была свободная койка.

– Да ложись, – сказал я благодушно, обращаясь к ночному гостю на «ты» – мне почему-то сложно называть людей на «вы», когда я в трусах.

– Только веди себя тихо, – попросил я.

– Я буду беззвучен, – ответил мой гость и, знаете, не соврал.

Я лег лицом к стене, гость совсем недолго чем-то шуршал и постукивал, но спустя минуту меня как-то насторожила слишком ровная тишина в моем номере.

Я обернулся и привстал на кровати. На второй тумбочке лежала куртка моего нового незваного соседа, на куртке – его мобильный, возле его койки – рюкзак и пакет с бутылками, по-видимому, пивными. Самого соседа не было.

Кое-что зная о поэтах, я вдруг решил, что мой гость решил покончить счеты с жизнью в моем номере. В ужасе я представил, как опять позвоню Кабанову, он вскрикнет: «Ты что, опять в ресторане?» – «Нет, – отвечу я, – не беспокойся, вовсе нет… Просто у меня труп поэта в ванной. И все вокруг, знаешь, в кровище».

Полежав минут пятнадцать, я встал и толкнул дверь в ванную комнату – она оказалось открытой. К счастью, внутри никого не было.

Я выглянул в коридор, коридор безмолвствовал. Гостям фестиваля снились стихи и полуночные разговоры о поэзии, один я не спал, слегка озадачившись, куда делся мой Сосна Алексей, русский поэт, отбившийся от компании.

Не скажу, впрочем, что в пять утра, после трех часов сна, я был озабочен этим вопросом сверх меры. Меня вполне устроило, что он не свел счеты с жизнью в душевой кабине моего номера моей же бритвой.

Я лег спать и быстро заснул.

Проснулся я в девять утра, Сосна так и не возвращался. Еще час я читал, при этом Сосновый телефон иногда звонил. Один раз я взял трубку, это была служба такси, они спросили, нужна ли Сосне машина на десять утра. Я сказал, что уже не нужна. Откуда-то у меня взялась уверенность, что такси ему сегодня действительно не понадобится.

Так ненавязчиво настал последний фестивальный день.

Провожал меня из Киева Владимир Адольфыч Нестеренко, во всех смыслах сильный писатель, бывший зека и украинский, если я верно формулирую, националист. Адольфыч оказался разительно похож на Гошу Свинаренко – есть у меня такой товарищ, собутыльник и великий журналист. Сравнивая Гошу с Адольфычем, я все-таки поверил, что Гоша никакой не еврей, а самый натуральный хохол.

Адольфыч рассказывал мне про бандитов, я ему – про омоновцев, он совсем не пил, я пил и пил, но, как ни странно, наше настроение совпало так, как не бывает у двух товарищей, одновременно изгнанных женами из дома и разом вошедших в запойное пике.

Нестеренко угощал меня салом, я его – красной рыбой: меня как потянуло к морю и его подводным жителям, так и не отпускало уже.

И так неприметно, в пару перелетов, из теплого Киева я перебрался в совсем горячее, хоть и на севере Франции, Сен-Мало.

Там тоже проходил книжный фестиваль, и в качестве его почетных гостей выступили Россия и Гаити. А что, концептуальный подбор…

Всю дорогу с любезным сердцу моему литератором Павлом Басинским мы говорили о русской судьбе, русском пути и русской хтони. Паша временно пребывал в завязке, а я старательно поддерживал градус беседы.

Первыми, кого я встретил на французской земле, были мой французский издатель Мишель Парфенов и русский тележурналист Леонид Парфенов. Еще не отошедший от разговора с Басинским, я поздоровался с Мишелем и назвал его Леонид, а потом с Леонидом, назвав его Мишель.

На что Парфенов, который тележурналист, ответил:

– Здравствуйте, Захар Прилепин, меня зовут Леонид Парфенов.

Я не придал должного значения произнесенной им фразе, но некоторое время думал о скрытом смысле этого парадокса: как же Мишеля могут звать Леонид? После долгих разговоров о русской судьбе и не такое, думаю, бывает.

Не знаю, как там с писателями из Гаити, но русскую делегацию встречали по-царски.

Я наконец понял, к чему мне снились все эти морские симпатяги. Сны сбылись в полной мере. После очень ненавязчивой официальной части нас позвали к столу – и, Боже мой, какое роскошество мы там увидели!

Несколько раз наученный горьким опытом в родной стране, когда фуршет завершается, едва начавшись, я сразу запасся тремя порциями устриц и бутылкой шампанского. И не скажу, что многие из моих соотечественников не поступили также. Велико же было наше удивление, когда спустя час нашего пиршества дорогим гостям вынесли еще центнер устриц и несколько сот бутылок разнообразного алкоголя.

Так мой выход в украинское кафе был восполнен многократно.

В возвышенном состоянии духа я лег спать уже в восемь вечера и, проснувшись после положенных восьми часов сна, то есть в четыре утра, отправился на прогулку.

Рассказывают, что в прошлом Сен-Мало было пристанищем пиратов – мне показалось, что ночь – наиболее удобное время, чтоб отладить контакт с их духами.

Улицы были почти пусты, мне встретились две или три не очень пьяные и не очень шумные компании.

Я совершил несколько кругов по центру города, потом выбрел к набережной и, осмотревшись, отметил чрезмерную степень любопытства к моей персоне со стороны местной полиции.

Никаких запрещенных предметов я, по обыкновению, с собой не ношу, поэтому переживать мне было не о чем. Однако полиция вела себя так, словно у меня имелись самые весомые причины беспокоиться о своей свободе.

Меня нагнали так целенаправленно и стремительно, словно в полицейских сводках была ориентировка на безволосого русского мужчину в джинсах и кофте, надетой на голое тело.

Все как полагается: руки на стену, обыск доскональный и даже несколько щекотный. Они все спрашивали у меня паспорт, но документы я оставил в номере.

Полицейские поинтересовались, кто я такой, я, естественно, ответил про «грейт рашен райтер», что, впрочем, не произвело на них должного впечатления и, пожалуй, имело даже обратный эффект.

Задержавшие меня связались с кем-то по рации и стали договариваться, как я понял, на мой счет. Главный полисмен все поглядывал на меня, когда говорил в рацию.

Я воодушевленно представил, что сейчас меня, не знающего языка, посадят в камеру к местным гастарбайтерам, наркоманам и, может быть, последним пиратам.

Раздумывая о последующих событиях, я нафантазировал, что попрошу французских стражей порядка позволить мне сделать один звонок и наберу, естественно, поэта Кабанова.

– Саша, – скажу я, – я тут… да нет, не в ресторане, все в порядке… Я в камере, в Сен-Мало, Франция. Нет, не на съемках – в тюремной камере. Не подъедешь?

Наконец меня отпустили.

На следующий день выяснилось, что пиршество, устроенное в честь нашего приезда, это никакое не пиршество вовсе, а элементарный обед.