Отдать якорь. Рассказы и мифы - Сергей Петрович Воробьев

В этом рейсе я, действительно, оформил на штат матроса своего старшего сына и, если бы нам пришлось тонуть, то ушла бы под воду половина моей династии. Но говорить о полном нашем спасении было ещё рано. Неизвестно, выдержит ли давление масла наложенная на трубу заплата. А времени, действительно, оставалось в обрез. Пока мы собирали по сусекам остатки машинного масла, прогоняли его через сепаратор, потом заполняли им систему, прошло минут сорок. Уже показался остров, на который нас несло с неудержимой силой.

Наконец, дед позвонил на мостик:

– Кеп, будем запускаться, – прокричал он в трубку, – давай добро!

– Да, уж в самый раз, – отозвались с мостика, – ежели не получится, будем давать сигнал SOS. Остров уже в видимости, а буря не унимается.

Что буря не унимается – это мы чувствовали, даже находясь в закрытом чреве машинного отделения.

– Передайте управление в машину, – скомандовал дед в микрофон телефонной трубки, – будем смотреть по обстоятельствам. Главное, чтобы труба опять не лопнула.

Дед запустил компрессор пускового воздуха и насос прокачки масляной системы.

– Пока всё идёт хорошо, сказал юноша, прыгая с манхеттенского небоскрёба, – сострил дед и, подмигнув нам, крутанул пусковое колесо.

Главный двигатель запыхтел, раскручиваясь сжатым воздухом, но при переходе на топливо не запустился.

– Надо было бы прогреть его перед пуском, как следует. Да где время на это взять?

Дед опять повернул пусковое колесо, раскручивая дизель для пуска. Про себя я произносил, обращаясь ко всем святым: «Святые Угодники не оставьте в беде! Господи, зацепи!» Хотя точно знал, что такой молитвы не существует. Но, как бы там ни было, после второй попытки зацепило. Двигатель, глотнув топлива, устойчиво заработал на малых оборотах. Сразу же раздался телефонный звонок. Говорил капитан:

– Кажись, есть ход! Но на малых на волну не встанем. Когда средний дать можно?

– Вот так бы всегда спрашивал! А то – отцы-командиры! Мнят себя небожителями. А в пароходе главное что? – Машина! И её обслуга. А остальное всё – придаток, – начал рассуждать дед, подставив трубку под стучащий на малых оборотах главный.

Потом поднёс микрофон к губам и нравоучительно сказал:

– Слышишь пульс? Вот таким макаром будем идти минут десять, а то и двадцать. Двигун прогреем, тогда переходи на средний и бери управление на себя.

– Через двадцать минут!? – послышалось в трубке, – тогда, может, и ход уже не потребуется! До острова рукой подать! Сплошная каменная стена!

– Палыч, – обратился ко мне дед, – сходи наверх, выясни обстановку. Эти штурмана-капитаны вечно паникуют. Потом отзвонишь мне по телефону. А мы с Володей здесь побудем. Надеюсь, второй раз душить Дездемону не придётся. Из-под заплаты, правда, фильтрует малость. Шов, сам знаешь, не идеальный. Но, думаю, зарастёт. Масло не новое – забьёт мелкими фракциями, и будет всё, как доктор прописал.

Я выбрался на ходовой мостик и увидел картину Эгейского моря, освещённую восходящим солнцем и умытую крепким северо-восточным ветром. Судно, проваливаясь в глубокие водяные ложбины с пенным подбоем на гребнях и утробно рыча ожившим, наконец, двигателем, медленно двигалось вдоль катящихся морских валов к возникшей вдруг каменной стене острова Пелагос. При таком ленивом ходе поставить нос судна на волну, чтобы хоть как-то противостоять натиску стихии, было невозможно. Руль и так был положен право на борт, но это нисколько не влияло на манёвренность парохода, а только слегка тормозило наше неуклонное приближение к возможной катастрофе.

– До острова полторы мили, – сообщил Валера.

– А кажется, совсем рядом, – поделился я. Думаю, минут, эдак, через десять можно увеличивать ход.

И точно, через десять минут позвонил дед, сказал, чтобы переводили управление на себя, и дал добро на увеличение оборотов. Капитан тут же подскочил к пульту управления и перевёл рукоятку пневморегулятора на средний ход. Двигатель заурчал веселее, за кормой обозначился пенный бурун от винта, и мы стали медленно, под больно бьющую по скуле волну, разворачиваться носом на ветер. Скалистая гряда острова, о которую мы могли бы разбиться вдребезги, начала медленно удаляться, и шторм буквально на глазах терял свою силу. Волны постепенно сглаживались, а ветер потеплел и явно подобрел. Создавалось впечатление, что кто-то испытывал нас, но, увидев нашу непреклонность и выдержку, утишил свои старания и проявил к нам благоволение.

Дед тоже поднялся на мостик. Боцман Толян в это время молча убирал спасательные костюмы – сворачивал их и вкладывал в довольно компактные торбы, закрывающиеся длинной застёжкой-молнией.

– Ну, что, ковыляем помалёху? – прокомментировал дед обстановку. А костюмчики славненькие. Борис Иваныч, – обратился он к кепу, – говорят, на тебя размер не нашёлся? А? Так придём в порт, обратись к портному, он тебе надставит, где надо.

– Да ладно, – отмахивался кеп, понимая всю иронию дедовского намёка, – костюмы больше для проформы. Я бы ещё поборолся…

– Это каким же образом? – поинтересовался дед.

– Якорями. Под островом отдал бы оба якоря. Там глубины позволяют зацепиться.

– Глубины-то позволяют, – заметил наш старпом Валера, – да грунт каменистый, цепляться не за что.

– Но скорость бы я погасил? – сам себя спросил капитан и тут же ответил, – погасил! Цепь бы до жвака-галса вытравил, тормознулись бы точно.

– Ядрёный ты мужик, – заметил дед, – вылитый жвака-галс, такого за рупь двадцать не купишь.

Капитан высоко задрал голову и, как Муссолини, оттянул нижнюю губу. Валера спросил у деда:

– Ну, как, дедушка, до Кавалы доскребём?

– А это уже спрашивайте у электромеха, он варил. Вся ответственность на нём. Если порвёт, придётся приносить его в жертву Нептуну.

Но до Кавалы, я думаю, дойдём. А дальше, как Бог даст. Однако машинное масло уже заказывайте – 10 бочек. В порту будем менять. В двигун закачали что попало. Больше запасов нет. Идём на неучтённых резервах.

До греческого порта Кавала мы, действительно, дошли благополучно. От прошедшей накануне бури и выпавшего внезапно снега не осталось и следа. Буря привнесла лишь чистоту и свежесть, подмела и вымыла улицы, дома, наполнила озоном окрестности. Зимнее солнце вливало сочную контрастность в очертания предметов и людей. Всё в городе казалось обновлённым и неотразимо привлекательным. В воздухе звучала какая-то тихая, неясная, но радостная музыка, что растворялась в сознании и вливалась в душу. Я поднялся по тихим крутым улочкам старого города к храму, стоящему на высоком каменном склоне, который обрывался ступенями в палево-зелёные воды небольшой округлой бухты. При входе в храм, в специальной каменной нише горкой лежали свечи. Я взял одну, опустил несколько драхм в щель большого жестяного ящика и подошёл к иконостасу. В храме, кроме меня, присутствовал всего лишь один человек. Это